Евреи и «Советский проект», том 2 «Русские, евреи, русские евреи»

Часть 3. Встречный счет

ЧАСТЬ 3. ВСТРЕЧНЫЙ СЧЕТ

Предыдущие две главы были посвящены, прямо скажем, обидам евреев на русских. Но у русских обид на евреев накопилось никак не меньше! Вот мы их и рассмотрим в данной части.

Глава 14.

Ввергнутый в пьянство и обобранный народ

Самая большая вина русского народа в том,

что он всегда безвинен в собственных глазах

Юрий Нагибин, «Тьма в конце туннеля»

Одно из относящихся к прошлому (конец ХVIII-ХIХ век) и наиболее часто повторяемых обвинений в адрес евреев в России состоит в том, что они спаивали русский (украинский, белорусский) народ. Конечно, с дикими народами, по своей дикости не знавшими алкоголя, случалось, что их спаивали колонизаторы (как американцы индейцев или русские якутов и чукч). Но двести с лишним лет назад, когда в России появились массы евреев, русские, кажется, уже вышли из дикости? Во всяком случае, искусство перегонки спирта они переняли у татар еще в ХV1 веке. Но и до того на Руси вина и браги не чурались.

Буровский повествует о том [4, т. 2, стр. 26-31], как Гаврила Романович Державин, который был не только известным поэтом, но и сенатором, послан был в 1800 году в Белоруссию разбираться с причинами возникшего там сильного голода среди крестьян. Буровский приводит выдержки из отчета, представленного Державиным по начальству после поездки. Он писал о тамошних крестьянах: «По собрании жатвы неумеренны и неосторожны в расходах: едят, пьют, веселятся и отдают Жидам за старые долги и за попойки все то, что они потребуют; оттого зимою уже обыкновенно показывается у них недостаток…Так выманивают у них Жиды не токмо насущный хлеб, но и в земле посеянный, хлебопашные орудия, имущество, время, здоровье и самую жизнь…пьяных обсчитывают, обирают с головы до ног, и тем погружают поселян в совершенную бедность и нищету».

Но, добавляет Буровский, «Державин очень реально оценивает ситуацию». И в доказательство этого приводит еще одну выдержку из его отчета: «Трудно без погрешения и по справедливости кого-либо строго обвинять. Крестьяне пропивают хлеб Жидам и оттого терпят недостаток в нем. Владельцы не могут воспретить пьянства для того, что они от продажи вина почти весь свой доход имеют. А и Жидов в полной мере обвинять не можно, что они для пропитания своего извлекают последний из крестьян корм».

Обобщая содержание отчета (в оригинале он назван «Мнением») Буровский пишет: «Курят вино в Белоруссии все: владельцы земель – сами помещики, шляхта, попы, монахи и жиды. Очень важная деталь: практически все некрестьянское население занято этим – перегонкой зерна на водку, вовсе не одни евреи. Что меня особенно радует, так это зрелище сельского батюшки, гонящего вино и снабжающего доброй чаркой прихожан (после чего еще смеет поносить гадов-жидов)». Видите, Буровский старается объективно подойти к проблеме, даже порицает лицемеров, которые сами алчут выгоды от спаивания крестьян, а потом еще все на жидов сворачивают. Да и Державин отходит от односторонних обвинений в адрес Жидов, вроде бы даже оправдывает их. Но, вот какая странность, Жиды, как пишет Буровский, почему-то остались недовольны его «Мнением» и еще ославили его как «фанатичного юдофоба». Что за неблагодарные создания!?

Выясняется, однако, что в своих рекомендациях по итогам инспекции Державин предлагает ввести запрет на торговлю зельем на период сельхозработ – для всех, кто им торгует, кроме Жидов. А Жидам что же – привилегию? Да, в некотором роде. Жидам он предложил запретить эту торговлю полностью, и вообще, выселить их из сельской местности. Но куда же деваться несчастным Жидам, которым, как он сам признает, больше неоткуда извлекать пропитание? А переселить их в города и на пустующие земли Новороссии, пусть становятся земледельцами! Буровский даже мягко этак пеняет поэту: «Что у евреев может быть какое-то свое мнение об этом – ему и в голову не приходит».

Но как так, писал же человек, что спаивают крестьян все, а жесточайшие меры рекомендует только в отношение евреев? Хорошо, что об этой истории имеется информация не только от господина Буровского. О ней рассказывает И. М. Дижур в работе [10], которая не могла быть неизвестна Буровскому, ибо в списке литературы к его книге есть ссылки на статьи сборника, в который входит и эта работа. Но он умалчивает о некоторых имеющихся в ней важных моментах. Оказывается [10, стр. 162], Державин по итогам своей инспекционной поездки представил не одно, а два «Мнения»: одно, то, где главная вина за спаивание крестьян возложена на Жидов, – официальное, угодное его непосредственному начальству, другое, более объективное, – частное. Но ход-то был дан первому, выводы делались из него…

Был Державин юдофобом или нет, я судить не берусь. Но вот о чем рассказывает И. М. Дижур: «Посылая Державина в Белоруссию, император Павел 1 уполномочил его „прекратить злоупотребления и строго наказать помещиков, которые из безмерного корыстолюбия оставляют крестьян своих без помощи, отобрать у них имения и отдать в опеку“». Но непосредственный начальник Державина генерал-прокурор Сената Обольянинов, «развивая» наказ императора, инструктировал его: «По сведениям не малою причиною истощения белорусских крестьян суть жиды» и предлагал обратить на них «особливое внимание». Так что если не был Державин юдофобом, то  лицемером и приспособленцем был уж точно. А что сказать о «сверхобъективном» господине Буровском, затемнившим дело так, что невоэможно понять, что у поэта-сенатора было два разных «Мнения» по одному вопросу…

Но какова же судьба рекомендаций Державина? Буровский пишет (т. 2, стр. 32-33), что большинство членов созданного уже при Александре I Комитета по благоустройству евреев во главе со Сперанским, «рьяным врагом Державина», «высказалось за то, чтобы оставить евреев на прежних местах и в прежнем качестве». Но чуть ниже (стр. 33-34) сообщает о том, что тот же Комитет в 1804 году выработал «Положение о евреях», согласно которому «с 1808 года должно было начаться переселение из деревень в местечки и в Новороссию – и в течение трех лет совершенно удалить евреев из привычных мест обитания. Ведь евреи спаивают народ и потому презираемы!» Но именно это и было главным пунктом рекомендаций Державина! Честное слово, я не могу понять: намеренно Буровский запутывает едва ли не любой вопрос или он путаник от природы?

Буровский соглашается с тем (стр. 34), что решение это было утопичным, ибо «экономические явления менять чисто механическим способом, путем приказов» нельзя, ничего хорошего из этого не получится. Но как же тогда понять его утверждение на стр. 33: «Идеи Державина были гораздо разумнее и уж, конечно, куда благороднее, чем у его оппонентов. Они, если на то пошло, больше соответствовали духу Российской империи: универсализировать, перемешать подданных, управлять в каждом углу империи так же, как во всех остальных». Насчет того, что идеи Державина «больше соответствовали духу Российской империи», спорить не приходится. Но ведь это те же «механические» идеи, которые только что осудил Буровский. По большому счету, именно в этих тупых методах самодержавия и таилась гибель империи.

Но, может быть, тогда других идей, по крайней мере в России, не было, других методов управления не знали? Похоже на то,.. если верить путанику. Сказав об утопичности решения Комитета и механических способов управления экономическими процессами вообще, он продолжает (стр. 34): «Но это же можно сказать и о „Мнении“, и вообще о любом из документов той эпохи. Правительство искренне убеждено, что может росчерком пера изменить жизнь сотен тысяч людей». А вот это уже прямое вранье. Нет, что державинское «Мнение» было столь же утопичным, как и основанное на нем решение Комитета о переселении в три года всех евреев в Новороссию, – это святая правда. Вранье, что таковы были «любые документы эпохи».

Уже известный нам И. М. Дижур приводит [10, стр. 163] мнение почему-то нелюбимого Буровским реформатора Сперанского, зафиксированное в журнале того же Комитета в сентябре 1803 года: «Преобразования, произведенные властью правительства, вообще не прочны и особенно в тех случаях не надежны, когда власть сия должна бороться с столетними навыками. Посему лучше и надежнее вести евреев к совершенству, отворяя только пути к собственной пользе,.. не употребляя никакой власти, не назначая никаких особых заведений, не действуя вместо них, но раскрывая только пути к их собственной деятельности. Сколь можно менее запрещений, сколь можно более свободы – вот простые стихии всякого устройства в обществе». То есть Сперанский выступает, по сути, против тех же «механических способов» управления «экономическими явлениями», которые (на словах) не приемлет Буровский… 

Дижур так комментирует эту запись: «Невольно задаешь себе вопрос, как выглядело бы все экономическое, да и политическое развитие России, если бы начиная с зари ХIХ века русские государственные мужи следовали во всех вопросах, и, в частности, в еврейском, совету этого выдающегося деятеля…Но жизнь пошла не по этому либеральному пути. „Положение об устройстве евреев 1804 года“, хотя и было продиктовано „попечением об истинном благе евреев“, как сказано во вступлении к этому закону, но послужило началом полного разорения и пауперизации значительного большинства еврейского населения страны».

Конечно, Россия в начале Х1Х века объективно не могла пойти «по либеральному пути»: общество не было к этому готово. Какой «либеральный путь», если только через 60 лет было отменено крепостное право?! Но врать-то зачем? Зачем врать, что «в любом документе эпохи» не было представлений, отличных от державинских, зачем врать, что в Комитете победила точка зрения сторонников Сперанского, зачем врать, что «идеи Державина были гораздо разумнее»? Просто интересно: что, доктору философских и кандидату исторических наук Буровскому не известна приведенная запись Сперанского? Хорошо, данная конкретная запись ему могла быть не известна, но что знаменитый реформатор придерживался именно таких, «либеральных», взглядов, ему тоже не известно? Это было бы весьма странно…

Вообще, все описание Буровским этой истории для меня загадка. Он отнюдь не относится к большим поклонникам Российской империи, даже часто с откровенной иронией живописует тех, для кого она – весь свет в окошке. Он резко порицает (стр. 45) Николая I за то, что тот озабочен тем, «как сделать евреев похожими на всех остальных», но Державина почему-то хвалит за то же стремление. По всему, реформатор Сперанский должен быть ему ближе лукавого царедворца Державина. Почему вышло наоборот, я могу объяснить только одним: это был еще один повод вылить ушат грязи на евреев. В числе причин, почему неблагодарные евреи ославили Державина «фанатичным юдофобом», он называют такую: евреи «не в силах не только прислушаться к любой критике – не в силах даже просто ее слышать». Этот мотив в его «объективном» двухтомнике, посвященном евреям, повторяется неоднократно. Мы еще к нему вернемся.

Но, увлекшись писаниями Буровского, мы едва не забыли о главной теме раздела: как евреи спаивали русичей. Этой теме был посвящен уже известный нам очерк Николая Лескова, написанный в 1880-е годы, когда в связи с прокатившимися в начале десятилетия еврейскими погромами тема вновь обострилась. Очерк этот многие десятилетия не издавался, только в 1990 году был опубликован его сокращенный вариант [22], им мы и воспользуемся. Лесков писал: «„Страсть к питве“ на Руси была словно прирожденная: пьют крепко уже при Святославе и Ольге: при ней „седоша Древляне пити“. Св. князь Владимир публично сознал, что „Руси есть веселие пити“…Некоторые ученые полагают, что этой склонности самого князя к „почесным пирам“ Русь в значительной степени обязана тем, что она не сделалась магометанскою» (стр. 17-18). То есть на Руси пили, когда и русских, кажется, еще не было: древляне, поляне…

Идем дальше: «Развертываем дошедшие до нас творения св. Кирилла Туровского в Х11 веке и что же слышим: святой муж говорит уже увещевательные слова против великого на Руси пьянства; обращаемся к другому русскому святому – опять тоже Кириллу (Белозерскому), и этот со слезами проповедует русским уняться от „превеликого пьянства“, и, к сожалению, слово высокого старца не имеет успеха… Ужасно, но жид в том нимало не повинен. „История церкви“ (митрополита Макария, проф. Голубинского и Знаменского), равно как и „История кабаков в России“ (Прыжова) представляют длинный ряд свидетельств, как неустанно духовенство старалось остановить своим словом пьянство великорусского народа, но никогда в этом не успевало. Напротив, случались еще и такие беды, что сами гасильники загорались…Лица белого и черного духовенства были извергаемы или отдаваемы под начало в монастыри. Пьяницы духовного чина прибывали в монастыри в столь большом количестве, что северные обители протестовали наконец против такого насыла и молили начальство избавить их от распойных попов и иноков…Во все это время жидов тут не было, и как св. Кирилл Белозерский, так и знатные иностранцы, посетившие Россию при Грозном и при Алексее Михайловиче, относили русское распойство прямо к вине народного невежества – к недостатку чистых вкусов и к плохому усвоению христианства, воспринятому только в одной внешности» (стр. 13-14).

Последнее замечание заслуживает внимания и само по себе: часто можно читать и слышать, что именно русское православие сохранило христианство во всей его чистоте и непорочности. До чего доходило это  «чистейшее» христианство, можно судить по такому отмеченному Лесковым явлению как «старинное пропойство жен и уступку их во временное пользование за вино и брагу. Что, как явствует из дел, еще не совсем вывелось и поныне» (стр. 17).

А уж когда русские, взяв Казань, переняли у татар искусство перегонки спирта, и Иван Грозный смекнул, какие перспективы это открывает для самого святого на Руси – государственной казны, делу спаивания народа был придан государственный размах: «В Московской Руси является „царев кабак“, а „вольных винщиков“ начинают преследовать и „казнить“. Новою государственною операциею наряжены были править особые „кабацкие головы“, а к самой торговле „во царевом кабаке“ приставлены были особые продавцы „крестные целовальнички“, т. е. люди клятвою и крестным целованием обязанные не только „верно и мерно продавать вино во царевом кабаке“, но и „продавать его довольно“, т. е. они обязаны были выпродавать вина как можно больше. Они имели долг и присягу об этом стараться и действительно всячески старались заставлять людей пить, как сказано „для сбора денег на государя и на веру“» (стр. 18).

Лесков подробно рассказывает, как они старались: «Когда народ к учетному сроку не распил все вино, какое было положено продать в „царевом кабаке“, то крестный целовальник являлся за то в ответе…Нередко целовальник рассказывал, что „радея про государево добро, он тех плохих питухов на питье подвеселял и на питье подохочивал, а кои упорно явились, тех не щадя и боем неволил“. Другие же чины в этом усердии крестному целовальнику помогали приучать народ к пьянству. В таких заботах, как видно из „Истории кабаков“, дело не ограничивалось одним „боем“, а иногда доходило и до „смертного убийства“. И вот тогда, как отмечает Сильвестр в своем „Домострое“, „множество холопов“ стали „пьянствовать с горя“, и мужики, женки и девки, „у неволи плакав“ (заплакав) начали „красти и лгати, и блясти и в корчме пити и всякое зло чинити“» (стр.19).

Лесков резюмирует: «Евреи во всей этой печальнейшей истории деморализации в нашем отечестве не имели никакой роли, и распойство русского народа совершилось без малейшего еврейского участия, при одной нравственной неразборчивости и неумелости государственных лиц, которые не нашли в государстве лучших статей дохода, как заимствовать у татар кабак».

А вот Лесков говорит уже о своем времени: «В великорусских губерниях, где евреи не живут, число судимых за пьянство, равно как и число преступлений, совершенных в пьяном виде, постоянно гораздо более, чем число таких же случаев в черте еврейской оседлости. То же самое представляют и цифры смертных случаев от опойства» (стр. 12-13).

Семен Резник обратил внимание на то [21, cтр. 34], как рассматривает вопрос о «спаивании евреями населения Западного края» Солженицын. Из всего, что говорит в опровержение этого Лесков, он касается [5, том 1, стр. 105] как раз того, что пьянство и его тяжкие последствия гораздо больше распространены в Великороссии, чем в черте оседлости. Солженицын и не пытается опровергнуть этот вполне конкретный довод, а пускается в рассуждения «вокруг да около». Например: «Влиятельная в те годы газета „Голос“ назвала еврейское шинкарство „язвой края“, именно Западного, „и притом язвой неистребимой“». То есть конкретным доводам противоставляется «мнение». Так ведь Лесков своими доводами и опровергал голословные «мнения» реакционной прессы. Резник справедливо заключает: «Насколько ясна, обоснована и подкреплена фактами аргументация Лескова, настолько все запутано и затуманено у Солженицына».

Лесков признает: «Справедливо то, что евреи в черте своей оседлости во множестве промышляют шинкарством… Гораздо важнее для дела – рассмотреть причины этой „склонности евреев“ к шинкарству, без которой в России как будто не достало бы своих русских кабатчиков и было бы лучше…Справедливость заставит при этом принять в расчет разность прав и подневольную скученность евреев, при которой иной и рад бы заняться чем иным, но не имеет к тому возможности, ибо в местности, ему дозволенной, есть только один постоянный запрос – на водку» (стр. 15-16).

А вот и об истоках навета на евреев: «Перенесение обвинения в народном распойстве на евреев принадлежит самому новейшему времени, когда русские, как бы в каком-то отчаянии, стали искать возможности возложить на кого-нибудь вину своей долгосрочной исторической ошибки. Евреи оказались в этом случае удобными: на них уже возложено много обвинений; почему бы не возложить еще одного, нового? Это и сделали. Почин в сочинении такого обвинения на евреев принадлежит русским кабатчикам – „целовальникам“, а продолжение – тенденциозным газетчикам… Художественная русская литература, до пригнетения ее газетною письменностию, относилась к жизни не только справедливее, но и чутче; и в ней мы встречаем типы таких кабатчиков, перед которыми бледнеет и меркнет вечно осторожный и слабосильный жидок» (стр.14-16).

Можно подумать, что в тех регионах России, где евреи держали корчмы, после их изгнания или уничтожения (что случалось на нашей благословенной родине не раз) корчмы исчезали, и народ русский (украинский, белорусский) вел исключительно трезвый образ жизни. Известно, спрос рождает предложение: на место еврейских «спаивателей» тотчас являлись туземные, и, можете не сомневаться, дело «спаивания» от этого только выигрывало. Евреи-то всегда знали, что пользуются в обществе повышенным «вниманием», а местным стесняться было нечего.

В 1894-1896 годах в России была введена государственная спиртовая монополия. При этом разорилось множество еврейских корчмарей. Но, вероятно, уменьшился алкоголизм на Руси? Послушаем автора, которого никак нельзя заподозрить в клевете на русский народ [40, т. 1, стр. 229-230]: «В начале ХХ века …пресса говорила о „вырождении русского народа“… Согласно официальной статистике, из 227 158 призывников 1902-1904 гг. по причине „наследственного алкоголизма“ было выбраковано 19,5%… Именно в начале ХХ века была заложена тяжелая традиция семейного пьянства… В 1907 г. 43,7% учащихся школ в России регулярно потребляло спиртные напитки. Из пьющих мальчиков 68,3% распивали спиртное с родителями». Евреи уже никого не спаивали – лишили их, злодеев, этой возможности.

И в советские времена было кому спаивать народ. Д. Ниткин в рецензии [41] на труд Кара-Мурзы, в разделе, посвященном 20-м годам, пишет: «С.Г. Кара-Мурза вспоминает о возобновлении торговли спиртным – но не упоминает, что отстаивал эту политику не кто иной, как Сталин». Сталину нужны были деньги на индустриализацию. И в этом он полностью походил на своего прототипа из ХV1 века. Но зачем же об этом вспоминать? В первом томе мы говорили о том, как Жданов на Шагинян кричал, когда та пыталась заикнуться о национальных корнях Ленина: «Нам нужна та правда, которая нам полезна!»

Вернемся на минутку в начало ХХ века. Чем Кара-Мурза объясняет алкоголизацию российского населения в то время? Ну, конечно же (стр. 229), «тяжелыми условиями жизни», «ощущением безысходности». И конкретнее (стр. 230): «В вышедшей в 1909 году книге „Алкоголизм и борьба с ним“ ее редактор М. Н. Нижегородцев писал: „Первая коренная группа причин алкоголизма масс заключается в условиях экономических (отрицательные стороны капиталистического строя и аграрных условий), санитарно-гигиенических (пища, жилище и пр.), правовых и нравственных в более тесном смысле слова (недовольство своим личным, гражданским и политическим положением)“». В итоге столь бедственного положения населения, узнаем далее (стр. 372), «В 1913 г… потребление в пересчете на чистый спирт составляло в России 3,41 л на душу населения».

Ну, советская власть «отрицательные стороны капиталистического строя» ликвидировала на корню – вместе с самим капитализмом, «аграрные условия» в ходе раскулачивания и коллективизации также были улучшены, о том, что «недовольство своим личным, гражданским и политическим положением» было побеждено, и говорить нечего (во всяком случае, редко кто на это жаловался, и, если жаловался, то недолго). Но… «в ходе урбанизации уровень потребления алкоголя в СССР быстро рос: 1960 г. – 4,82 л, 1970 г. – 9,22, 1980 г. – 12,63 л». Понятно, «отрицательные стороны социалистического строя» тут были не причем, да и откуда им взяться у такого замечательного строя… Но для нас важно, что и евреи были тут не причем, иначе Кара-Мурза не приминул бы их назвать.

А кто спаивает братьев-славян нынче? Брынцалов, насколько мне известно, не еврей. И вообще не слышно, чтобы евреи на просторах СНГ занимали заметные позиции в производстве и торговле алкогольной продукцией. А дело это славное процветает. Притом в России до 50 тысяч человек ежегодно погибает от отравлений фальсифицированными алкогольными напитками: травят братья-славяне друг друга. Вот свежая информация [42]: по данным Госкомстата РФ в 2003 году по этой причине умерло 37,1 тысячи человек.

И есть ведь примеры решения проблемы. Вот ненавистный олигарх (теперь уже бывший) Ходорковский, как пишут, изжил этот недуг на своих предприятиях начисто. И Абрамович на Чукотке многое сделал в этом направлении. Но это опять же евреи или полуевреи. Но вот свидетельство русского человека [43]: «В Латвии за 10 лет те же русские стали другими: более ответственное отношение к работе и к жизни в целом, к семье». Соответственно: «К спиртному отношение очень сдержанное». Причина столь разительной перемены: другое устройство общества, и прежде всего другие отношения по оси человек – государство.

Значит, массовое пьянство – болезнь не генетическая, а все-таки социальная (и уж с тлетворным еврейским влиянием никак не связанная). Вот, казалось бы, поле для творчества интеллектуалов-патриотов. Но не слышно на этот счет ничегошеньки – недосуг творцам: державу укрепляют, да еще евреев разоблачают.

Но вернемся в царскую Россию. Вероятно, евреи вредили коренному население не только через спаивание его? Кожинов, пытаясь «разобраться» в причинах кишиневского погрома 1903 года, прибегает к свидетельству В. В. Розанова, «который позднее провел лето в Бессарабии» и затем в газете «Новое время» «так изложил представления местных жителей о ситуации, создавшейся в Бессарабской губернии»: «Сила его (речь идет об экономической силе еврейства. – В.К.) всегда больше силы окружающего населения, хотя бы евреев была горсточка, и даже всего пять-шесть семей, ибо эти пять-шесть семей имеют родственные, общественные, торговые, денежные связи с Бердичевым и Варшавой, да и с Венгрией, с Австрией; в сущности со всем светом. И этот “весь еврейский свет” поддерживает каждого Шмуля из Сахарны (бессарабская местность, где жил Розанов. – В.К.), и “Шмуль в Сахарне” забирает всю Сахарну в свои руки, уже для пользы не своей, а всего совокупного еврейства, ибо, укрепившись здесь, он немедленно призывает сюда родственников, родичей, единоверцев в помощь себе, в компанию с собою, в сущности за один обеденный стол с собою, где они кушают темную молдавскую Сахарну, кушают ее посевы, ее птицу, ее скот, все это скупая за бесценок через моментально образуемые синдикаты и не подпуская никакого чужого покупателя ни к какому продукту, сырью, свежине. Сахарна пашет, работает, потеет, а евреи ее пот обращают в золото и кладут в карман. Они имеют “у своих” бесконечный кредит под свои способности, под свою живость, под свою оборотливость. Какая же с ними конкуренция, когда в каждой точке они – “все”, а всякий русский, хохол, валах – “один”».

Кожинов добавляет: «Изложив это, В. В. Розанов отметил: „Передаю все в том „сыром материале“, как взял с земли, не прибавляя ни замышления, ни даже „да“ или „нет“». Ах, какой «объективный, незаинтересованный свидетель». Но он все же не репортеришка какой, а мыслитель, Кожинов даже называет его, в другом месте (стр. 42), «гениальным мыслителем», прибавив при этом, что мыслил он вполне по-черносотенски. Что бы мыслителю не поинтересоваться у тех, которые «с земли», почему вы, братцы, для еврейских погромов очень даже неплохо умеете объединяться, а для чего-нибудь более цивилизованного – никак? Хотел «сырой материал» представить в первозданном виде? Да ведь материал и отбирать по-разному можно. Тут нелишне вспомнить, что газета Суворина «Новое время», на которую Розанов работал, была одним из наиболее откровенных юдофобских изданий в России того времени, да и сам он был известен своими юдофобскими взглядами.

Вот что писал [12, стр. 150-151] известный уже нам русско-еврейский писатель Авраам-Урия Ковнер Розанову 17 апреля 1903 года, спустя 10 дней после кишиневского погрома: «Немало виновата юдофобская печать с „Новым временем“ во главе, которая изо дня в день травит евреев, выставляя их паразитами, защищая все ограничения их человеческих прав и требуя еще новых и новых. Понятно, что дикая толпа считает евреев „вне закона“ и полагает, что их можно бить и грабить безнаказанно… Как гнусно, что „Новое время“ совершенно молчит о кишиневском погроме. Точно его вовсе не было. Знаю, дорогой Василий Васильевич, что Вам больно читать подобное про орган, который дает Вам возможность жить и трудиться, но последнее обстоятельство не изменяет горестного факта».

Вскоре Ковнер обратился к Розанову еще с одним письмом, более резким, на ту же тему, но Розанов так ему и не ответил, хотя они состояли в длительной переписке друг с другом, и Розанов (как ранее Достоевский) высоко ценил Ковнера. Впрочем, цитированная выше статья Розанова в том же «Новом времени», возможно, стала своеобразным ответом на письма Ковнера к нему. Не отсюда ли показная «объективность» ее тона?

Ковнер хорошо знал эти места и не раз отмечал в своих письмах Розанову, в какой нищете живут евреи в Бессарабии. Были среди них, вероятно, и богатенькие, но по Розанову получалось, что они там все как сыр в масле катаются, высасывая соки из христианского населения. Кожинов так и пишет: «Розанов с самого начала представил свой рассказ как обобщение того, что он слышал от беcсарабцев: они воспринимают деятельность евреев как своего рода высасывание соков из их земли и из них самих. И в разрушении и грабеже имущества евреев они усматривали некое „восстановление справедливости“». Помните, Кожинов писал, что Розанов «провел лето в Бессарабии»? Что же, за все лето не нашел он времени выслушать другую сторону, да просто посмотреть собственными глазами, как живет большинство кишиневских евреев? Зачем, если работодателю – редакции «Нового времени» –  было достаточно мнения одной стороны.

Розанов внушал читателю, что его статья, «объясняющая» причины кишиневского погрома, основана на «„сыром материале“, как взял с земли», ну, чистый «глас народа», умученного еврейскими сокососами. А помните определение Ковнера: «юдофобская печать с „Новым временем“ во главе». Оно не случайно: полуофициоз Суворина задавал тон юдофобской прессе империи. Ее инсинуации в адрес евреев подхватывались и «развивались» применительно к местным «потребностям» провинциальными изданиями того же толка. Одним из них была издававшаяся в Кишиневе местным чиновником Крушеваном газета «Бессарабец». Она-то и «объясняла» бессарабцам, кто из них «соки высасывает». Самые отсталые слои населения эти представления впитывали и на свой «темный» лад трансформировали. Ну а Розанов этот «народный стон» «как с земли брал» и доставлял в «Новое время». Так круг замыкался, ненависть к евреям усиливалась как в резонансном контуре…

Ну, а что же сам Кожинов? Он, безусловно, сурово осуждает погромщиков: «Беспристрастный наблюдатель с полным правом возразит, что никакого насилия или хотя бы беззакония евреи по отношению к бессарабцам не совершали: они только умело и сплоченно занимались финансово-торговой деятельностью. И никто не мешал “туземцам” сплотиться и потеснить евреев в честном экономическом соревновании. И тот факт, что они вместо этого устроили погром, свидетельствует только об их деловой несостоятельности, заставлявшей их прибегать к грубой силе».

Но, зная уже немного Кожинова, вы, конечно, понимаете, что это «с одной стороны». Вы правы, сразу же следует «с другой стороны»: «Все это в сущности неоспоримо; но если возвратиться к сделанному по материалам ЕЭ обзору истории конфликта евреев с основным населением, нетрудно убедиться, что дело, как правило, доходило в какой-то момент до погромов, — будь то в Англии, Франции, Германии или Австрии. То есть все “туземцы” оказывались несостоятельными... Это, надо думать, означает, что экономический конфликт был неразрешим на экономической же почве». И далее он еще дважды повторяет: «неразрешимости конфликта», «конфликт предстает как поистине неразрешимый…» (ЕЭ – это «Еврейская энциклопедия»).

Не будем зарываться в глубины истории разных стран, поинтересуемся, почему конфликт между евреями и христианами представлялся ученому почвеннику неразрешимым в России начала ХХ века. А вот: «Евреи в начале XX века составляли 4 с небольшим процента населения Российской империи, но если говорить о людях, занятых в торговле, то согласно переписи 1897 года в городах империи их насчитывалось 618926, и 450427 из них были евреи, то есть торговцев всех других национальностей имелась 168499 человек – почти в три раза (точно – в 2,7) меньше!» Какой ужас! – действительно конфликт неразрешим.

У меня в отношениях с юдофобами уже тоже выработались свои приемы. Известно, что многие десятилетия в советских азиатских республиках большинство технических специалистов, врачей, квалифицированных рабочих были «русскими», то есть это могли быть и украинцы, евреи, татары и пр., а местные жители большей частью были дехканами (крестьянами), чабанами. Это создавало неразрешимый конфликт? Нет, конечно, ситуация постепенно менялась путем повышения образовательного уровня, профессиональной подготовки местного населения. И Кожинов прекрасно знает, что других путей разрешения подобных «неразрешимых конфликтов» нет.

Чтобы подтвердить сообщение Розанова о том, что евреи слетаются в Бессарабию, как мухи на мед, Кожинов приводит (стр. 96), со ссылкой на дореволюционную «Еврейскую энциклопедию», такие «устрашающие» цифры: «В 1847 году в Бессарабской губернии проживало 20232 еврея, а всего через 50 лет, в 1897 году, в 11 раз больше — 228528 (!)».Что-то мне этот скачек численности еврейского населения показался подозрительным. У меня нет возможности проверить цифры по указанному Кожинов источнику, но имеется на этот счет другой, не вызывающий сомнений в своей точности, первоисточник.

После кишиневского погрома, вызвавшего всемирный скандал, губернатор Бессарабии фон Раабен был оправлен в отставку, а на его место был назначен князь Сергей Урусов. Проработал он на этом посту полтора года. Будучи по своему характеру человеком ответственным и имея к тому же предложение министра внутренних дел Плеве представить свои соображения о положения евреев в России, и в частности в Бессарабии, Урусов тщательно изучил все, относящееся к данному вопросу. На основании собранным им материалов он издал в 1907 году книгу [44] «Записки губернатора. Кишинев 1903 – 1904 г.».

И вот что сообщает Урусов по интересующему нас вопросу: «В Бесарабии, в 1903 году, проживало около 250 тысяч евреев, составлявших примерно 11 процентов всего населения губернии. Пятьдесят лет тому назад, в русской Бесарабии евреев насчитывалось только 78 тысяч, но зато и все число жителей губернии не превышало в то время 710 тысяч душ. Таким образом, прирост евреев, в данном случае, стоит на одном уровне с общим ростом населения». То есть в начале ХХ века евреи в Бессарабии составляли те же 11% населения, что и в середине ХIХ века, и значит, не слетались они со всей Европы чтобы «кушать темную молдавскую Сахарну», как это пытались изобразить Розанов и Кожинов.

Естественно, Урусов исследовал также, действительно ли бессарабцы, как следует из сочинений Розанова, «воспринимают деятельность евреев как своего рода высасывание соков из их земли и из них самих». Вот что он по этому поводу сообщает: «При посещении сел я старался выяснить роль евреев, скупающих на местах сельскохозяйственные продукты, и много говорил по этому поводу с крестьянами. В большинстве случаев я выслушивал от них заявления, указывавшие на то, что стеснение приезда такого рода скупщиков в деревни для крестьян невыгодно… Поэтому преследования, применяемые к скупщикам евреям, разъезжающим по деревням, оправдываемые заботой о сельском населении, казались мне также мало понятными, как и многое другое в злополучном еврейском вопросе.

Останавливаясь в деревнях и селах при поездках по губернии, я не пропускал никогда случая расспросить местных жителей об отношениях их с евреями, сохранившими, в небольшом, правда, числе, право жительства в этих селах. Ответы всегда без исключения, доказывали полное отсутствие вражды христианского населения к евреям. Часто я замечал, что отвечающие, видимо, не понимали того, что меня интересовало, и, только после повторных и более подробных объяснений, я получал ответ в таком роде: „Да что вы, какая вражда, зачем? Пусть живут, они нам шубы шьют, что же нам без них каждую мелочь в лавке покупать?“

Мне случалось иногда замечать среди молдаван некоторый оттенок гордости по отношению к факторам-евреям, что-то похожее на отношение высшего к низшему, господина к слуге. Но далее, по пути разъединения и вражды, это чувство не развивалось, и я не мог открыть в бессарабских деревнях и тени того злобного по отношению к евреям чувства, которое иногда, совершенно неожиданно и, по-видимому, беспричинно вспыхивает в светских гостиных и в прочих, далеких от настоящей жизни, местах».

И снова Урусов пишет: «Я убедился, что самые горячие обвинения против евреев-эксплуататоров раздаются в Бессарабии из рядов лиц, не потрудившихся справиться о том, что думает по означенному поводу само эксплуатируемое население. А оно, в большинстве случаев, не понимает своих защитников и, прежде чем получить отрицательный ответ по поводу тяжести еврейского гнета, приходится объяснять крестьянам, в чем, по общему убеждению, должен выражаться этот гнет…»

Как будто о Розанове сказано. Мало того, что он не интересовался мнением бессарабских евреев, так и мнение молдавских крестьян, о защите которых от скупщиков-евреев он якобы заботился, его не интересовало. Судя по тому, что рассказывает Урусов, он собирал свои сведения в тех самых светских гостиных, да еще, возможно, среди городских люмпенов, которые и составили массы погромщиков. И это Розанов называл: „Передаю все в том „сыром материале“, как взял с земли»…

В главе 2 мы уже приводили признание самого Розанова в том, что во время процесса Бейлиса он в своих статьях выступал в поддержку кровавого навета на евреев не потому, что был убежден в его справедливости, а «из политических соображений, чтобы попытаться предотвратить еврейское засилье». Приходится заключить, что из тех же соображений он оправдывал кишиневских погромщиков. Кстати, это чисто большевистский подход: цель оправдывает средства. Ничего удивительного, о парадоксальном, на первый взгляд, смыкании, особенно в методах деятельности, крайне левого и крайне правого краев российского политического спектра мы много говорили в 1-м томе данного сочинения и будем еще говорить в этом томе. Розанов формально не входил в черносотенные организации, но большой его поклонник Кожинов вполне определенно, по его взглядам, относит его к черносотенцам. Так что большевистские приемы борьбы для него органичны.

Но вот еще интересная информация от Урусова: «По мере расширения моего знакомства в среде землевладельцев, сведения мои стали разрастаться, и я узнал, что большинство местных помещиков, в том числе самые завзятые юдофобы, всегда предпочитают арендатора-еврея греку, армянину или русскому. Так, близко знакомая нам по Кишиневу семья К., состоящая из многих отделенных и самостоятельных членов, терпеть не могла „жидов вообще“, но имения свои все члены этой семьи сдавали исключительно евреям по 14 рублей за десятину, тогда как арендаторы других национальностей не раз предлагали им по 16 рублей. Я знаю случаи, когда владельцы имений, прельстившись высокой ценой, отказывали своим арендаторам-евреям, но затем, жалея об этом, пользовались первой представившейся возможностью, чтобы вернуть прежних арендаторов обратно.

Верный, аккуратный платеж арендных денег и, по большей части, добросовестное исполнение договора во всех его частях, признаются почти всеми за исключительную черту евреев арендаторов. Но еще более ценятся в них те приемы хозяйства, благодаря которым еврей-арендатор избегает всяких столкновений с соседями, не дает повода для исков и споров, старается мирно разрешить всякое недоразумение, не доводя его до суда и начальства. Еврей не станет прибегать к таким приемам взыскания долгов, как задержка хлеба в копнах, продажа имущества соседей и т.п.»

Мне очень жаль, что из-за недостатка места я не могу воспроизвести всю информацию Урусова о том, какую огромную роль евреи играли в развитии экономики Бессарабия, виноградарства, садоводства и других ее отраслей, и какие препоны им приходится при этом преодолевать.

Волынь лежит не так далеко от Бессарабии. Вот что писал волынский помещик Василий Шульгин, как известно, не из филосемитов [14, стр. 131-132]: «Антисемитизм в Малой России в эпоху, о которой я говорю (то есть перед Японской войной), начинал делаться „добродушным“. Реальные его причины (угнетение со стороны евреев) уходили в прошлое; оставалось только неприятное, но смутное воспоминание… Это были люди, зарабатывавшие свой кусок хлеба, как и все остальные; они чаще вызывали жалость, чем возмущение. У нашей семьи в Малороссии было несколько имений, в которых мы вели довольно большое перемольное дело. По этим мукомольным делам приходилось иметь постоянное сотрудничество с евреями; в наших краях хлебная и мучная торговля – в еврейских руках. Общее впечатление у меня осталось, что с этими людьми можно иметь дело: люди как люди, – со своими недостатками, но и с несомненными достоинствами… Мы сами были Шейлоками; не нам евреи, а мы евреям давали деньги „на дело“». Таким образом, если кто от кого зависел, то они от нас; и все шло прилично. И „кушали хлеб“ и евреи, и русские; и не слышно было криков ни о еврейском засилье, ни о русском гнете».

Оказывается, не так уж страшна еврейская «эксплуатация», которая, если читать Кожинова или Розанова, представляет собой в отношениях между евреями и христианским населением России «неразрешимую проблему».

Кстати, Кожинов и сам признает, что «одни евреи сообщают Бессарабии торговое движение». Но должен же был кто-то это «движение» сообщать. Возможно, раньше этим занимались торговцы из местных. В главе 6 было показано, как в центральной России местные «„Тит Титычи“ диктовали свои цены беспомощным крестьянам и даже помещикам, притом цены непомерно низкие», а когда туда пришли еврейские посредники, хлеборобы стали выручать за свой хлеб существенно больше, ибо барыши посредников, благодаря конкуренции и ускорению оборота, значительно уменьшились. О том, что евреи в Бессарабии снижали расценки за посреднические услуги, пишет и Урусов.

Но, понятно, через одно-два поколения забывается, как обирали крестьян и помещиков «свои» Тит Титычи, и поднимается вопль о «еврейских эксплуататорах». А еще через 100 лет Кожинов пожимал плечами: ну, что поделаешь, если такие неразрешимые противоречия существовали между христианским населением и эксплуатировавшими его евреями. Это везде приводило к погромам, вот и у нас, к сожалению, случалось, кто ж виноват…

По Солженицыну хорошо прослеживается, как сформировалось представление о «неразрешимой экономической природе» конфликта между евреями и местным населением, что, де, и было причиной погромов. Он цитирует [5, том 1, стр. 131] «правительственное оповещение 1846 г.» о евреях: „…они большей частью остались при прежних способах существования за счет труда других, и от того со всех сторон возникают справедливые жалобы местных жителей“». А это он приводит (стр. 193) мнение писателя Глеба Успенского относительно причин погромов начала 80-х годов: «Евреи были избиты именно потому, что наживались чужою нуждой, а не вырабатывали хлеб своими руками».

В стране со слабо развитой хозяйственной жизнью, в которой в то время 85-90% населения составляли крестьяне, жившие, в основном, натуральным хозяйством, единственным достойным видом труда и считался сельскохозяйственный труд, то самое «выращивание хлеба». Торговля, посредничество и даже ремесленничество выглядели чем-то необязательным, все это вроде бы и не труд был, а хитрости, «способы существования за счет труда других». Подобные взгляды были еще простительны в России середины ХIХ века. Но почитайте изданную в начале ХХI века книгу российского академика Игоря Шафаревича «Русский народ в битве цивилизаций» [45] – для него крестьянский труд так и остался единственным достойным («одухотворенным») видом труда. Но, выходит, и Кожинов, и Солженицын, пусть не в столь явном виде, исходят из того же взгляда.

Что интересно, Солженицын признает (стр. 251): «Да, евреи были передовым отрядом, создавшим мир капитала. Об этом ярко и убедительно писал выдающийся политэконом Вернер Зомбарт» (мнение Зомбарта, а также других авторов на этот счет нами приведено в главе 6). Он даже вроде бы не возражает против того (стр. 436-437), что «всякие ограничения евреев это колоссальная растрата производительных сил страны». Он приводит образное сравнение Шульгина: «Русская сила напоминала разлив мирной реки: бескрайно дремлет сонная ширь; воды много. Боже мой сколько, но вся-то она стоячая. И эта же река, десятком верст ниже, суженная суровыми плотинами, превращена в стремительный поток; холодным кипятком врывается он в кружащиеся турбины». Понятно, «суровые плотины» здесь – образ еврейской предприимчивости, еврейского напора.

Но вот в другом месте (стр. 300), приведя ряд конкретных примеров того, какой вред еврейские ограничения приносили российской экономике и казне, Солженицын продолжает: «При всей новой экономической динамике, принесшей казне материальную выгоду, и столь во многом обязанной евреям, позаботился ли хоть кто-то об ущербе, о „шоке“, о переломе в народном быте и характере?» Это как же понимать: еще недостаточно было ограничений для еврейской предприимчивости, надо было еще больше ее ограничить, чтобы, не дай Бог, не потревожить русскую стоячую воду, русскую «сонную ширь»?

А вот, описывая реакцию русского общества на погромы начала 1880-х годов, он пишет: «Даже радикальные „Отечественные записки“ оценивали так: народ восстал против евреев за то, что они „взяли на себя роль пионера капитализма, за то, что они живут по новой правде и широкою рукою черпают из этого нового источника благоустроение собственного благополучия на несчастие околотка“, а потому „необходимо, чтобы „народ был огражден от еврея, а еврей от народа“, а для этого надо улучшить положение крестьян“».

Опять же могу лишь сказать: простительно автору, выражавшему такие взгляды более ста лет назад. Но Солженицын сочувственно цитирует его сегодня! Почвенническая зашоренность мешает ему понять, что кардинально «улучшить положение крестьян» можно было только уменьшив их численность: в 1880-е годы уже начинал ощущаться недостаток земли, или, подходя с другой стороны, избыток сельского населения. Передача крестьянам помещичьих земель могла решить вопрос только на короткое время, что «блестяще» подтвердилось в 1920-е годы. А уменьшить численность сельского населения можно было только через переход к капиталистическим отношениям в городе и на селе. В этом направлении и шла предприимчивость евреев.

Солженицын считает, что это надо было делать постепенно, чтобы избежать «шока, перелома в народном быте и характере». Мы уже писали в главе 9: не понимает он, что «неумолимый ход истории» требует не просто развития производительных сил общества, а развития достаточно быстрого. Без евреев это не получалось. Он сам пишет о том (стр. 300), что еврейские ограничения со стороны правительства приводили «к экспортной распродаже необработанного русского леса как сырья», из-за чего казна несла убытки, а русские мужики лишались возможного заработка. И добавляет: «И мужички-хлеборобы и лесозаготовщики – во власти силы к ним беспощадной, а сами не имеющие ни связей, ни разума вести торговлю по-новому».

Значит, русские «разума не имели» (имели – старообрядцы, но их было не так много), евреям же в полную силу развернуться не давали, а Солженицын, как мы видели выше, считает, что надо было им еще меньше позволять, чтобы не «шокировать» русский народ, плохо переносящий быстрые перемены. Но, во-первых, отстающих бьют, именно из-за своей отсталости Россия стала терпеть поражение за поражением: в Крымской войне, в Японской, в Первой мировой. А еще худшим следствием недостаточно быстрого развития в России капиталистических отношений стали внутренние потрясения и катастрофы. Во всех русских революциях огромную роль сыграло крестьянство – в шинелях и без, виною чему была перенаселенность деревни, обрекавшая крестьян на полуголодное существование, то и дело срывавшееся в настоящий голод. Начнись развитие капитализма в России пораньше и иди оно быстрее, очень может быть, до катастрофы 1917 года дело не дошло бы.

Катастрофа российского крестьянства начала 1930-х годов тоже стала следствием недостаточно быстрого развития капиталистических отношений в стране. Не хотели еврейско-капиталистического шока, получили шок сталинско-социалистический.

Конечно, недостаточно быстрое хозяйственное развитие России было следствием не только еврейских ограничений, но общей архаичности государственного строя России. Но, похоже, Солженицын вообще не понимает, что «неумолимый ход истории» не оставлял русским возможности для «дремы в сонной шири», а разгонявшие эту «дрему» евреи, преследуя свои цели, действовали в то же время в интересах России.

Я могу дополнить картину собственными наблюдениями. До войны и первые годы после нее в советской торговле было много евреев. Большинство из них, конечно, подхимичивало, подворовывало, но аккуратно, жили они получше окружающих, но особенно не шиковали, хоромов не строили. Народ роптал: евреи захватили торговлю, наживаются. Сыновья и дочери еврейских завмагов в торговлю не пошли, выучились на врачей, инженеров и т. п. Новые завмаги из русских воровали уже по-крупному, не стесняясь, строили дворцы. А народ роптал: почему так много евреев в медицине? Разъехались по разным странам врачи (порой можно услышать: не осталось в городе толкового невропатолога, гинеколога), евреев в России, Украине осталось – кот наплакал. Народ ропщет: евреи захватили банки…

Вернемся к «Запискам» Урусова. Он подтвердил высказанное нами в главах 2 и 3 мнение, что антисемитизм в Российской империи шел от верхов, от образованного класса к низам: «Усилившуюся за последнее время агитацию против евреев, идущую сверху вниз, от центра к периферии, из дворцов к хижинам, население хижин туго воспринимает и недоверчиво слушает проповедь ненависти и грозные предостережения своих официальных начальников и наемных заступников». Именно высокообразованные антисемиты, «властители дум» (правильнее сказать «властители чувств»), вроде автора учебников по истории Иловайского (см. главу 8), великого русского писателя Достоевского, «гениального мыслителя» (определение Кожинова) Розанова превращали отношения между евреями и христианским населением России в «неразрешимую проблему».

И вот заключение, к которому приходит Урусов: «Тенденции, положенные в основу закона 3-го мая, не совпадают с интересами того населения, которое имелось в виду оградить законодательным вмешательством в такие области права, которые везде признаются свободными, от воздействия государственной власти. Поэтому законодательное признание еврейского равноправия меня нисколько не страшит. Я вижу в нем способ избавиться от развращающих нас приемов борьбы с евреями. Если еврейскому влиянию надо противодействовать, то пусть борьба происходит путем мирного соперничества и естественного развития сил. Я убежден, что русский народ не потеряет при этом ни своих материальных благ, ни своего духовного богатства».

Здесь опять будет не лишним мнение «антисемита» Василия Шульгина [14, стр. 212]: «Но вот что можно утверждать с несомненностью. Если имелось в виду защищать южнорусский народ от еврейства, то „черта оседлости“ была с этой точки зрения странной мерой. Ибо для нас, южан, конечно, выгоднее было разгрузить от евреев наш край, чем принудительно мариновать их у себя. И во всяком случае, все еврейские ограничения в начале XX века устарели».

Напомню: Урусов написал свои «Записки», по крайней мере отчасти, в ответ на просьбу министра внутренних дел Плеве. Закон от 3 мая, о котором вспоминает Урусов, принятый в начале царствования Александра III (в 1982 году), – это закон, которым запрещалось проживание евреев в селах и вводился для них ряд других ограничений. Активное участие в его разработке принимал тот самый Плеве, будучи директором департамента полиции. Надо ли говорить, что никакого действия «Записки» Урусова не возымели?