Евреи и «Советский проект», том 2 «Русские, евреи, русские евреи»

Часть 3. Встречный счет

Глава 16.

Оклеветанное правительство

Правительственные акты не сделали ничего, чтобы сократить антисемитизм.

Фактически в это время Россия – единственная страна в Европе,

где антисемитизм был официальной политикой правительства

Пол Джонсон, «Популярная история евреев»

Еще одна горькая обида русских патриотов на евреев: клеветали на правительство, якобы это оно втайне организует погромы, в то время как правительство всеми мерами с погромами боролось. Что ж, попробуем разобраться и с этой обидой.

Вот что пишет Лакер о погромах начала 1880-х годов [20, стр. 89]: «По слухам, которые широко

распространились среди неграмотных масс, именно евреи убили доброго царя, а его преемник издал приказ разграбить еврейские кварталы. Правительство почти ничего не делало, чтобы обеспечить защиту евреев. В некоторых случаях погромщиков даже поощряли местная администрация и полиция». 

Насколько справедлива эта оценка? В главе 8 мы приводили сообщение историка Дубнова: «Благодаря мерам правительства, погромы с половины 1882 года утихли, повторяясь потом только случайно в разных местах черты оседлости». Но не стоит забывать, что начались они в апреле 1881 года. Меры правительство действительно принимало, есть даже сведения, что войсками было убито 19 погромщиков, но то, что погромы продолжались более года (!), тоже характеризует расторопность и общее отношение властей к ним.

А это Лакер пишет о погромах начала ХХ века (там же): «Особая жестокость погромов, бездействие центрального правительства и явные подстрекательства многих его местных представителей подняли бурю протеста в Западной Европе и Соединенных Штатах… Главными подстрекателями, особенно в последний период, были „черносотенцы“ и другие крайне правые движения, проповедовавшие смесь крайнего национализма и религиозного обскурантизма. Царское правительство справедливо обвиняли в том, что оно потворствовало погромам и поощряло их, надеясь отвлечь от себя недовольство народа».

Но это мнение иностранца, и могут сказать, что оно является отражением того самого «зловонного мифа о тысячных жертвах погромов». Но вот сообщение современника событий Фрумкина [31, стр. 63]: «Как впоследствии выяснилось, за две недели до погрома губернатор получил секретное письмо от Плеве с предписанием в случае антиеврейских беспорядков не прибегать к оружию, чтобы не возбудить в русском населении, еще не затронутом революционной пропагандой, враждебных чувств к правительству. Копия этого письма была опубликована в Лондонском „Times’e“».

По мнению Буровского [4, т. 2, стр. 112-113] это была фальшивка, подсунутая кем-то британскому журналисту. Не исключено. Но ведь он и сам пишет по поводу кишиневского погрома (стр. 98): «Этого погрома ждут. К нему вполне могли бы подготовиться и власти, если бы у них такое желание было. Другой вопрос, что власти ленивы, сонны, как и уходящая в небытие Российская империя. Они пропускали мимо ушей и глаз множество признаков того, что сейчас вполне может начаться». И далее он же рассказывает о том, как вяло действовали полиция и армия, когда погром уже начался. Учтем еще свидетельство Фрумкина [31, стр. 63]: «Власти не принимали никаких мер к прекращению погрома. Губернатор фон Раабен сказал явившейся к нему еврейской делегации, что ждет телеграммы из Петербурга. В конце концов он такую телеграмму получил, и погром на третий день был без всяких трудностей приостановлен».

Согласитесь, что попытка списать бездействие местной власти на ее «леность и сонность» выглядит не слишком убедительной. Очень похоже на то, что губернатор таки получил поначалу вказивку не слишком торопиться с принятием мер против погрома и теперь ждал другой. И как вообще понимать эту ссылку на «леность и сонность» властей – это обвинение или оправдание властям?

Обратимся к описаниям Фрумкиным погромов октября 1905 года [31, стр. 76-77]: «В Киеве, как установлено ревизией сенатора Турау, полицмейстер Цихоцкий присутствовал при разграблении еврейских магазинов и квартир и явно их одобрял… В Одессе командующий войсками генерал барон Каульбарс, как это установлено ревизией сенатора Кузьминского, говорил в доме градоначальника собранным полицейским приставам: „Надо называть вещи их именами: все мы в душе сочувствуем погромам“. Одесский градоначальник Нейгардт, как установлено сенатором Кузьминским, снял фуражку перед громившими еврейские лавки и сказал им: „спасибо, братцы“, а обратившемуся к нему за помощью избиваемому еврею он сказал: „Я ничего поделать не могу. Вы хотели свободу – вот вам жидовская свобода“».

Большой ряд фактов попустительства, а то и прямого участия полиции и войск в еврейских погромах в октябре 1905 года в Киеве [5, том 1, стр. 377-383] и в Одессе (стр. 395-398) приводит Солженицын. Вот о Киеве: «В дни погрома поражало то несомненное для всех, близкое к попустительству, бездействие, которое было проявлено и войсками, и чинами полиции… полиция почти отсутствовала, войска медленно двигались посредине улицы, деятельно обстреливая дома, из которых раздавались выстрелы (из домов, очевидно, отстреливались от громил – И. З.), а по обеим сторонам улиц громились беспрепятственно еврейские магазины и квартиры… Но более того: ряд свидетелей получил „впечатление, будто чины полиции и войска присланы не для рассеяния, а для охраны громил“. В одном месте солдаты ответили: „приказано смотреть, чтобы драки не было, и чтобы русских не били“… Вот „грабители ножками от столов в буквальном смысле убивали двух евреев; тут же, в 10 шагах, стоял кавалерийский разъезд, спокойно смотревший на эту дикую расправу“. Немудрено, что простонародные голоса толковали и так: „Нам дана царская милость: позволено бить жидов 6 дней“; и у солдат: „сами видите, мыслимо ли это без дозволения начальства?“».

Что касается одесского погрома, приведем, вслед за Солженицыным, оценку, которую ему дал сенатор Кузминский: «По силе и проявленной жестокости, этот погром превзошел все ему предшествовавшие». Мы уже приводили число жертв этого погрома: более 500 убитых, из них более 400 евреев. Солженицын для объяснения «непростительного бездействия властей» приглашает нас «взглянуть, что же делалось внутри этих властей». И вот что мы вместе с ним увидели: «Сперва это может показаться стечением обстоятельств. Но слишком густо они вдруг стеклись в Киеве (и слишком нередко стекались в других местах), чтобы не увидеть в них уже роковую немочь императорской администрации последних десятилетий».

Мотив этот, который сродни «лености и сонности» властей у Буровского, повторяется в труде Солженицына множество раз. Вот он пишет (стр. 304) о том, что «к началу ХХ века черта оседлости себя изжила». То есть до того она была необходимой и полезной, а теперь «уже не имела практического значения» и приносила только вред (ну там, «ставила клеймо на российское правительство в глазах Запада» и т. п.), но, тем не менее, сохранялась.

Вот как он это «объясняет»: «Да ведь Российская Империя и весь ХIХ век и предреволюционные десятилетия по медлительности и закоснелости бюрократического аппарата и мышления верхов – где только и в чем не опоздала? Она не справлялась с дюжиной самых кардинальных проблем существования страны: и с гражданским местным самоуправлением, и с волостным земством, и с земельной реформой, и с губительно униженным положением Церкви, и с подъемом массового народного образования, и с развитием украинской культуры. В этом ряду она роково опаздывала также и пересмотреть реальные условия черты оседлости…»

Как понять все эти «лености, сонности, немочи, медлительности, закоснелости» власти – это дополнительные обвинения в их адрес или… попытка их оправдания, пусть – полуоправдания? Ну да, евреи от их нерасторопности страдали, но ведь не они одни – вся Россия страдала, да ведь ничего – терпела. В том-то и дело, что «вся Россия» не хотела эту власть больше терпеть, а евреи – пуще других, ибо пуще других страдали. Потому и революция случилась и потому евреи приняли в ней активное участие. Ни один народ не может себе позволить более века терпеть «медлительную и закоснелую» власть – это смертельно опасно. А Солженицын считает, что можно и нужно было терпеть ее и дальше. Иначе, как понять его мысль (стр. 452), что в результате поражения революции 1905 года Россия оказалась «спасенной на одно десятилетие от гибели»?

Сонливость и леность режима почему-то моментально улетучиваются, когда возникает малейшая угроза, реальная или мнимая, его устоям. Тот же Буровский сообщает (стр. 130): «Известный религиозный философ Владимир Соловьев написал „Протест против антисемитического движения“, и этот протест подписали более 100 ученых, писателей, публицистов, общественных деятелей… Написал, пытался пристроить в газеты. Но полиция предупредила газеты: печатать этого не велено. Ах, так?! Соловьев прилагает усилия, чтобы обратиться лично к Александру III, вручить ему персонально „Протест". И тогда философа через полицию предупредили, что если он будет настаивать – добьется официального административного преследования. И Владимир Соловьев отступился». Откуда только резвость у властей взялась!

Вспомним практически одномоментную организацию монархических сил по всей огромной империи, вылившуюся в погромы евреев и «революционеров», после вынужденного издания царем Манифеста 17 октября 1905 года, когда режим почувствовал угрозу своим устоям. Князь Урусов в своем выступлении в Думе в 1906 году говорил об этом: «Повсеместно развозили сотни тысяч экземпляров воззваний, призывавших к борьбе с инородцами, особенно с евреями, а также — к самосуду». Куда делась летаргия?!

А с какой энергией стряпала царская администрация в 1911-1913 годах то же дело Бейлиса: внутри страны органы юстиции из кожи вон лезли, чтобы доказать недоказуемое, а по всей Европе рыскали агенты охранки, чтобы добыть старинные «книги, содержащие сведения о ритуальных убийствах у евреев». При этом «приказ был не жалеть никаких денег и купить книги во что бы то ни стало» [46, стр. 201-202].Так что попытки оправдать нерасторопность властей в предотвращении и пресечении погромов их общей «леностью и сонностью» (Буровский) или  «медлительностью и закоснелостью» (Солженицын) следует признать заведомо несостоятельными.

Но юдо-озабоченные патриоты изыскивают другие пути их оправдания. Кожинов внушает нам [2, т. 1, стр. 100], что мысль о примирительном отношении властей к погромам нелепа: «Нелепа она хотя бы уже потому, что для всякой власти опасны и, в конечном счете, гибельны любые насильственные акции самого населения». Он сообщает  что уже известный нам В. А. Степанов «на основе тщательного изучения архивных и других материалов сделал следующий вывод»: «Нет сведений о прямой причастности правительства к этим (погромным) делам». В то же время Степанов писал об обнаруженных им «документах, свидетельствующих только о желании властей немедленно прекратить избиение вверенного их попечению населения».

Случаи такие, несомненно, были. Фрумкин, рассказав о письме, которое министр внутренних дел якобы послал губернатору Бессарабии с «советом» не спешить с мерами против погромщиков, далее пишет [31, стр. 63]: «По-видимому, размер погрома и число жертв, а также реакция общественного мнения и прессы, – русской и заграничной, – были для Плеве неожиданными. Поэтому им были разосланы и опубликованы в прессе, со ссылкой на волю Государя, приказы не допускать еврейских погромов». Милюков сообщает [33, том 2, стр. 81], что после убийства Столыпина принявшему на себя обязанности премьер-министра Коковцову сообщили, «что готовится еврейский погром». Тот  «распорядился вернуть в город три казачьих полка, которые готовились к смотру». Тем самым погром был предотвращен.

Степанов допускает, что могли быть какие-то сугубо тайные действия власти в направлении организации погромов, свидетельства о которых, по его мнению, пока не обнаружены. Странно, ибо свидетельств этих имеется в избытке, и ниже некоторые из них будут приведены. А как же быть с кожиновским тезисом, что власти сами были кровно заинтересованы в недопущении погромов?

Мы и ранее не раз уже убеждались, что правящий класс Российской империи очень даже способен действовать во вред собственным интересам. И не то чтобы он не осознавал эти интересы. По крайней мере, какие-то сегменты этого класса могли вполне их осознавать, но у класса в целом верх часто брало не сознание, а инстинктивный, иррациональный страх перед еврейством, закоренелая ненависть к нему. Мы видели, как власти империи ставили бесчисленные преграды развитию еврейского предпринимательства, невзирая на предупреждения компетентных людей, что это наносит ущерб экономике страны и благосостоянию ее населения (см. главу 6). Мы видели, как во время мировой войны власть допускала дикий произвол по отношению к евреям, оттолкнув их от себя в момент, когда требовалась консолидация всех сил страны, не говоря уже о связанных с этим потерях для России во внешнем мире. Шульгин, как говорилось в главе 13, даже считал, что, оттолкнув в тот момент евреев, империя и династия подписали себе приговор.

Более того, я не вполне согласен и с мнением Степанова, что власти всегда были преисполнены «желанием немедленно прекратить избиение вверенного их попечению населения». Достаточно вспомнить письмо Николая II своей матери от 27 октября 1905 года (см. главу 11), в котором он даже не пытался скрыть свое удовлетворение по поводу того, что «рассвирепевшая масса преданных людей», в ответ на эйфорию «революционеров» по случаю «дарования народу» манифеста 17 октября, «обрушила на жидов погромы», а также «окружала дома, в которых заперлись революционеры, и поджигала их, убивая всякого, кто выходил... »

Несчастные российские власти разрывались между «теплыми чувствами» к евреям и опасениями негативной реакции на проявления этих «чувств» со стороны общественности, особенно зарубежной. Может быть, в определенной мере ближе к истине Будницкий, который пишет [47, стр. 27]: «Царское правительство действительно не проводило политику, направленную на сознательное разжигание антисемитизма и тем более организацию погромов. Но совсем другое дело – снисходительное отношение к тем, кто антисемитизм разжигал, кто не сумел (или не захотел) предотвратить погромы, и к самим погромщикам».

Уж чего-чего, а снисходительности к погромщикам было более чем достаточно. Из описания погромов начала 1880-х годов Буровским видно, что местные власти не слишком торопились их остановить. Например [4, т. 2, стр. 90]: «Гарнизон, стоявший в Елизаветграде, не был готов ни к чему подобному и бездействовал. Прибывшие кавалерийские части прекратили погром только 17 апреля». Погром в Елизаветграде начался 15 апреля, значит, два дня власти бездействовали. О погроме в Балте он же сообщает (стр. 94): «Когда местная интеллигенция кинулась к властям с требованием остановить погром, те ответили коротко и ясно: „Это не ваше дело“». И в этом случае тоже только на третий день «появился губернатор Милорадович с войсками».

А вот как описывает реакцию властей на кишиневский погром Кожинов [2, т. 1, стр. 100]: «Что же касается кровавых событий 1903 года в Кишиневе, сотни погромщиков были после них осуждены, а представители местных властей во главе с губернатором были с позором отправлены в отставку». А историк Самсон Мадиевский описывает это несколько по-иному [39]: «Большинство судей разделяло позицию погромщиков. Захваченные на месте преступления, они оправдывались судом „за недостатком улик“, приговоры же считанным осужденным были смехотворно мягки, почти все в дальнейшем получали монаршее помилование». Но дело не столько даже в самих погромщиках: за бездействие во время «кровавых событий» просто отправить губернское руководство в «позорную отставку» – это очень похоже на спасение от реальной ответственности, как плату за умолчание о том, что бездействие это имело место по «совету сверху».

А это – из отчета сенатора Кузьминского об одесском погроме 1905 года, в передаче Солженицына (стр. 398): «Главным виновником происшедшего он считает градоначальника Нейдгарта… Установив „признаки должностного преступного деяния“, сенатор отдал Нейдгарта уголовному преследованию». Но почему-то Солженицын умолчал о постигшем виновного наказании. Об этом сообщает Резник [21, стр. 210]: вскоре тот выплыл в качестве коллеги Кузьминского по Сенату!

И все же дело не всегда было только в попустительстве, есть достаточно свидетельств того, что в ряде случаев погромы поощрялись, а то и прямо инициировались чинами царской администрации. Иногда об этом, по-видимому, знал и сам монарх, но это, впрочем, не так и важно.

Фрумкин рассказывает [31, стр. 121-122], что, назначенный в августе 1906 года премьер-министром Столыпин, понимая, что одними репрессиями сбить революционную волну не удастся, считал необходимым «дать каждой общественной группе удовлетворение их насущных потребностей», в том числе «указывал и на расширение прав евреев». Тогдашний министр финансов и будущий преемник Столыпина на посту премьера граф В. Н. Коковцев в вышедших уже в эмиграции воспоминаниях рассказал, что в начале октября Столыпин предложил министрам дать каждому по своему ведомству список ограничений в отношении евреев, которые следует отменить. Эти предложения, переданные Николаю II, как свидетельствует Коковцев, «пролежали у Государя очень долго». В ответе, полученном Столыпиным только 10 декабря, было написано:

«Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать ее велениям… Я несу за все власти, мною поставленные, перед Богом страшную оветственность и во всякое время готов отдать Ему в том ответ». Ну, отвечать – так отвечать, но не только перед Богом. Сейчас мы приведем ряд примеров, когда ответственность правящего режима за погромы, за подстрекательство к ним следует считать несомненной.

Выше мы уже писали о лидере российской юдофобской прессы начала ХХ века – газете Суворина «Новое время», об издававшейся государственным чиновником Крушеваном в Кишиневе газете «Бессарабец», повинной в разжигании ненависти к евреям в регионе, в том числе непосредственно перед погромом. Уже известный нам российско-еврейский писатель и журналист Ковнер писал Василию Розанову [12, стр. 153]: «Чем объяснить подлую вражду Сувориных, Комаровых, Крушеванов к целому народу?.. Не хуже ли они, не ниже, не гнуснее диких кишиневских громил?» И ведь точно – хуже: громилы – темные люди, а эти – образованные, «интеллигентные» подстрекатели к погромам.

Но вот что писал о «Новом времени» Василий Шульгин [3, стр. 395]: «Это был важнейший консервативный орган в России, имевший серьезнейшее влияние в правительственных кругах. Вернее даже сказать наоборот. „Новое время“ было рупором правительства». О газете Крушевана Фрумкин писал [31, стр. 63], что «она получала субсидии от правительства». Если эти два органа прессы несут часть вины за кишиневский погром, то что тогда сказать о правительстве? Это уже не «снисходительное отношение», а прямое благоволение к этим погромным подстрекателям.

Но это еще цветочки. Фрумкин сообщает (стр. 75-76): «Было установлено с совершенной несомненностью, что под эгидой вице-директора Департамента Полиции Рачковского… в помещении СПБ Жандармского Управления печатались прокламации, призывающие к погромам… Был выпущен ряд прокламаций, заключавших самые уродливые обвинения против евреев… Как утверждает А. А. Лопухин, печатание погромных прокламаций в здании Департамента Полиции началось после 17 октября 1905 г…  Письмом от 20 июня 1906 года бывший директор Департамента Полиции А. А. Лопухин сообщил Cтолыпину, что по поручению графа Витте он расследовал роль Департамента Полиции в деле организации еврейских погромов… В своем письме Лопухин подробно излагает, как все было в действительности, приводит тексты погромных прокламаций, напечатанных в Департаменте Полиции».

Тут надо сказать, кто есть кто в этом тексте. Рачковский – тот самый, который, будучи резидентом Департамента полиции в Париже, был инициатором фальшивки – «Протоколов сионских мудрецов», ставших «Библией» антисемитов во всех странах. С. Ю. Витте – с августа 1905 г. по апрель 1906 г. – председатель Совета министров России, инициатор манифеста 17 октября 1905 г. Видимо, в этот период он и поручал Лопухину расследовать роль Департамента полиции в организации еврейских погромов. П. А. Столыпин – с апреля 1906 г. – министр внутренних дел, а с июля того же года – председатель Совета министров с сохранением поста министра внутренних дел.

О главном герое описываемых событий, А. А. Лопухине, известном сегодня менее остальных персонажей, я расскажу несколько подробнее, пользуясь данными Фрумкина, а также А. Миндлина [48]. Весной 1902 года, будучи прокурором Харьковской судебной палаты, он расследовал произошедшие тогда в Харьковской и Полтавской губерниях крестьянские бунты. Он объяснил их страшной нищетой крестьян, общими ужасающими условиями их жизни. В этих крестьянских волнениях он увидел «начало русской революции». С мая 1902 г. по март 1905 г. Лопухин занимал пост директора Департамента полиции – того самого учреждения, которое слыло «царской охранкой». Но, занимая этот пост, он написал в 1904 году записку «О развитии революционного движения в России». В ней, среди прочего, он писал о "совершенно невыносимых условиях, в которых скученный в городах и местечках черты оседлости, проживает еврейский пролетариат". Из-за своих взглядов, которые он не скрывал, Лопухин слыл в петербургских «кругах» «революционером». Самым громким его поступком стало раскрытие руководителя Боевой организации эсеров Азефа перед руководящими органами партии как платного агента охранки, за что он был в 1909 году осужден к ссылке на 5 лет, которую отбывал в Восточной Сибири. В 1912 году он был, правда, помилован.

Когда Витте поручил Лопухину расследовать роль Департамента в организации еврейских погромов, Лопухин Департаментом уже не руководил. Это обстоятельство означает, что Витте, бывший тогда председателем Совета министров, не доверял своим подчиненным в МВД и Департаменте полиции и подозревал их в действиях, официальными властями не санкционированных. То есть некто отдавал распоряжения служащим «охранки» через голову руководителя правительства и министра внутренних дел. Из текста Фрумкина следует, что в том же письме Столыпину Лопухин указывает на Трепова, который некоторое время был товарищем (заместителем) министра внутренних дел, а в октябре 1905 года «был назначен дворцовым комендантом». Хотя официально с того момента он никакого отношения к Департаменту полиции не имел, на деле оставался тесно с ним связанным, получая из него «специальные фонды и всякие документы». Лопухин отмечал также, что Трепов сочувствовал погромам. Но вот самое главное из его письма: «В Департаменте полиции и в общей полиции ни у кого не было сомнений в том, что… Трепов является, так сказать, вторым правительством».

Когда в апреле 1906 г. Столыпин, товарищ Лопухина гимназических лет, был назначен министром внутренних дел, Лопухин посвятил его в детали погромной деятельности тайной типографии и самого Департамента полиции, к чему министр, как показалось бывшему директору департамента, отнесся «с искренним негодованием, высказав полную решимость покончить» с этим. Однако, отвечая на соответствующий запрос в Думе, Столыпин попытался вопрос замять. И Лопухин, еще находясь в штате министерства внутренних дел, совершил поступок, который произвел на все российское общество впечатление разорвавшейся бомбы. Он публично раскрыл существование в самом Департаменте полиции тайной типографии, печатавшей антиеврейские прокламации, призывавшие к погромам. Вдохновителями, авторами и распространителями прокламаций во многих местностях страны, по его утверждению, были чины жандармерии и полиции разных рангов в центральном аппарате и на местах.

Тут я должен немного отвлечься от темы раздела, чтобы отметить: сколько колоссальных, мирового масштаба, перемен, казалось бы, произошло в России за последние сто лет, и… как в ней, по большому счету, ничего не изменилось! Выше мы рассуждали о том, имело ли российское правительство отношение к разжиганию антисемитизма в стране и к погромам или не имело. Но, оказывается, если дело касается России, надо сначала условиться, что мы понимаем под «правительством». В Германии, например, мы точно знаем: правительство – это канцлер и его министры, они руководят страной и несут ответственность за то, как идут дела в ней. Ну, есть еще президент Германии, но он фигура представительская, вроде английской королевы, и в политику, проводимую правительством, не имеет ни прав, ни возможности вмешиваться.

А как в России? В царское время было правительство, с которого спрашивали за все случавшиеся провалы и неудачи (только за последние 16 лет до падения самодержавия на посту главы правитьельства сменилось человек 7-8), и был царский двор, который во все вмешивался и ни за что не отвечал. В 1917 году проклятый царский режим был свергнут. В Советской Росии было правительство, которое за все отвечало, и был ЦК КПСС, без которого правительство шага не могло ступить, но который ни за что не отвечал. В 1991 году пала советская власть, Россия вздохнула полной грудью. В «демократической» России есть правительство, с которого за все спрашивают (посчитайте сами, сколько премьеров сменилось за 15 лет правления Ельцина и Путина), и есть администрация президента, которая как раз с правительства и спрашивает, им командует, но сама ни за что не отвечает. Ничего подобного нет ни в одной европейской стране, в том числе и в тех, что недавно еще входили в соцлагерь. А вот в странах СНГ – то же самое. Тоже наследнички, однако.

Но это так, между прочим. А теперь вернемся в Россию начала ХХ века. Вам эта история с Треповым, с «должностными лицами», втайне организующими погромы (кстати, как ясно из главы 11, не только еврейские – громили еще и «революционеров»), ничего не напоминает? Вспомните многочисленные диктаторские режимы в Латинской Америке в послевоенные десятилетия. Открыто душить оппозицию решались не все – ситуация в мире менялась, и это могло оказаться для диктаторов чреватым. И был найден выход: «эскадроны смерти». Правительства к ним отношения «не имели»: какие-то неформальные организации, неизвестно кем созданные. Уничтожали они, правда, почему-то исключительно оппозиционеров. Ну, может быть, это действовали граждане, выступающие за сохранение спокойствия и стабильности в стране?..

Костяк этих «эскадронов» составляли кадры полиции и служб безопасности, армейские офицеры, действовавшие как бы за пределами своей официальной службы, иногда вышедшие в запас, а «наполнителем» служили реакционно настроенные лица из гражданских. Вероятно, и там не все члены официальных правительств были в курсе деятельности этих таинственных структур. Тайные погромные организации, о которых говорил Лопухин, и были прообразом «эскадронов смерти». Так что и в этом деле, можно сказать, Россия была «впереди планеты всей»…

Кстати, в Советском Союзе были свои «эскадроны смерти». Действовали они, правда, не «дома» – здесь скрываться незачем было, – а за рубежом, где они свирепствовали вовсю. Точно так же их костяк составляли кадровые советские разведчики, а «мясо» они наращивали за счет «раскаявшихся» белоэмигрантов (вроде мужа Марины Цветаевой Сергея Эфрона), стремившихся «искупить свою вину перед Родиной», а также иностранных граждан, симпатизировавших «первой стране социализма». Среди руководителей этих советских «эскадронов смерти» было немало евреев. Один из них, Яков Серебрянский, организовал в 1930 году в центре Парижа похищение генерала Кутепова, который бесследно исчез. Другой, Яков Эйтингтон, руководил охотой на Троцкого, окончившейся убийством последнего в Мексике в 1940 году. Само собой, Родина обоих «достойно» отблагодарила, но это уже другая тема…

Есть свои «эскадроны смерти» и в нынешней России. Под это определение как нельзя лучше подходят группы людей, которые, обычно в масках, врываются в чеченские, ингушские, дагестанские, кабардино-балкарские дома и уводят оттуда мужчин, которые чаще всего пропадают без следа. А это я уже добавляю в июне 2007 года: на убийстве Литвиненко лежит та же печать.

И известный нам уже князь Сергей Урусов в своих «Записках губернатора» писал, что, тщательно изучив обстоятельства погрома, он убедился в попустительстве правительства погромам и в его моральной ответственности «за происшедшие в Кишиневе избиения и грабежи». Следствием именно его усилий было привлечение погромщиков к уголовной ответственности. Но, по его мнению, меры наказания оказались «за редким исключением, довольно мягкие».

В марте 1906 года Урусов был избран в 1 Государственную Думу. После того как Столыпин ответил в Думе на запрос о печатании подпольных антиеврейских воззваний, Урусов в своем выступлении сказал, что этим занимались те, «кто должен находить подпольные типографии». Он подробно остановился на процессе подготовки погромов в различных местностях, который, как он сказал, проходил везде одинаково. «Группа лиц, составляющих как бы дружину одного из наших самых патриотических собраний (намек на «черносотенный» «Союза русского народа»), задумала борьбу с революцией», – продолжал Урусов.

Далее он говорил, что причину крамолы они видели в инородцах: поляках, армянах и обитателях черты еврейской оседлости. К солдатам было обращено отдельное воззвание. Негласные подстрекательства, прокламации и деньги для погромщиков распространялись через цепочки единомышленников, чаще всего служащих охранных отделений.

Заключая речь, Урусов утверждал, что опасность не исчезнет, пока «на дела управления, а следовательно на судьбы страны будут оказывать влияние люди, по воспитанию вахмистры и городовые, а по убеждению погромщики». Речь Урусова вызвала широкий общественный резонанс в России и за рубежом, особенно потому, что это был человек, еще недавно стоявший у власти. Издававшаяся в Париже газета «Радикал» писала, что Урусов осуждал режим, известный под названием «треповский», и хотя имя Трепова не было произнесено, каждое слово целило в него.

Как видим, тогда русское общество было достаточно осведомлено о подстрекательской деятельности властей и знало, кто стоял во главе этой деятельности. А ныне, рассчитывая на то, что все это забылось, Кожинов и иже с ним пытаются убедить нас в том, что погромы были чисто стихийным явлением, вызванным, главным образом, экономическими противоречиями между евреями и коренным населением, а в революции 1905 года – опять же стихийным возмущением народных масс попранием евреями и прочими «революционерами» «отеческих святынь». Люди, стоявшие очень близко к событиям, показали, что «стихия» на деле управлялась и направлялась.

Сведения Лопухина и Урусова подтвердил С. Г. Сватиков, который, как комиссар Временного правительства за границей, имел, в частности, задание «произвести дознание о деятельности русской тайной полиции за границей и расформировать ее». Здесь он неизбежно столкнулся со следами деятельности Рачковского, профессионального провокатора, который с 1879 по 1902 год был начальником Заграничной агентуры Департамента полиции. По сути, все довольно большое исследование Сватикова посвящено его многогранной провокаторской деятельности. По интересующему нас в данный момент вопросу он сообщает [46, стр. 203], что Рачковский, которого, воспользовавшись его промахом, в 1902 году изгнал со службы не любивший его министр Плеве, в 1905 году получил возможность вновь заняться своим любимым делом.

«Призвал его на службу товарищ министра внутренних дел и Пертербургский генерал-губернатор Д. Ф. Трепов. 27 июля 1905 года г. Рачковский был назначен вице-директром Департамена Полиции, заведывающим – на правах Директора – политической частью… С помощью жандармского офицера Комиссарова осенью 1905 г., в здании Департамента Полиции, втайне от начальства и чиновников Департамента, Рачковский организовал печатание погромных листков». Как видим, каждый раз в связи с тайной подстстрекательской деятельностью всплывает имя Трепова.

А по Солженицыну [5, том 1, стр. 402-403], печатание этих листовок – «это не деятельность Департамента, а конспиративное предприятие авантюриста Комиссарова». Ну да, печатал листовки этот «авантюрист», но зачем это ему понадобилось, кто-то, вероятно, «попросил» его их напечатать? Резник сообщает [21, стр. 194]: «Когда позднее, благодаря Лопухину, Витте разоблачил эту преступную затею и доложил о ней государю, венценосный конспиратор нисколько не удивился, косвенно признав, что для него это не новость!» Недоступны, видимо, мемуары Витте, Лопухина, Уварова автору «Двести лет вместе»…

А теперь вернемся к утверждению О. Будницкого, что «Царское правительство действительно не проводило политику, направленную на сознательное разжигание антисемитизма и тем более организацию погромов...» Да, царское правительство, возглавляемое Витте или, позднее, Столыпиным, действительно не проводило такой политики, но мы же видели – в России было еще «второе правительство»... Если говорить не о правительстве, а о правящем режиме, утверждение Будницкого безоговорочно принять нельзя.

В стремлении дезавуировать показания непосредственных свидетелей событий, Кожинов пытается опереться (стр. 115-116) на изданный Кембриджским университетом «коллективный и международный по составу авторов научный труд,.. посвященный именно погромам в Росссии». По его словам, «несмотря на „отрыжки“ прежнего долго господствовавшего „мнения“, общий итог труда формулируется так: „И все же скорее не правы „историки-традиционалисты“ (Дубнов, Гринберг, Моцкин), писавшие о погромной политике царизма“». Кембридж – марка солидная, однако я понимаю, что можно оспорить мнение историков, но чем можно оспорить не мнения, а именно показания Лопухина, Урусова, Витте? В качестве примера Кожинов приводит мнение «историка из Израиля Михаила Аронсона», который доказывает, что «погромы явились неожиданностью и для царя и его министров… и даже для редакторов антисемитских газет». Но это, право же, смешно: неужто и для Крушевана, который в своей газете «Бессарабец» перед самым кишиневским погромом расписывал, как жиды искололи ножами христианского мальчика, чтобы добыть кровь для своего ритуала, и призывал «перерезать всех жидов» (об этом пишут не только Фрумкин, но и Буровский), – для него погром тоже явился «неожиданностью»? Ну-ну…

Кишиневских погромщиков хоть как-то судили (как мы видели выше, во многом усилиями нового губернатора князя Урусова). А вот что сообщает Фрумкин о погромах 1905 года (стр. 77): «В отличие от прежних погромов – в Кишиневе, Гомеле и других, насколько я помню, не было ни одного процесса в связи с погромами, начавшимися 18 октября 1905 года». О каких судах могла идти речь, если Государь-император откровенно выражал удовлетворение тем (см. выше его письмо к матери), что «рассвирепевшая толпа верных людей» громила, жгла и убивала «жидов и других скверных людей».

Если «кембриджские» авторы сомневались в «погромной политике царизма», то есть факты, от которых ни этим авторам, ни Кожинову и никому другому не уйти. Первый и самый весомый из них – это фабрикация царской охранкой (под руководством все того же Рачковского) «Протоколов сионских мудрецов», ставших «Библией» антисемитов всех стран и народов.

Второй факт – это описанное в главе 13 дичайшее выселение десятков и сотен тысяч евреев (толь-

ко евреев!) из прифронтовой зоны, которое даже Солженицын охарактеризовал так: «Еще один вид грандиозного погрома, и ведь уже от властей, а не от толпы».

Третий случай – это процесс Бейлиса. На нем мы остановимся подробнее. Милюков пишет [33, том 2, стр. 141]: «Высшая точка общественного негодования была достигнута, когда вся неправда режима, все его насилие над личностью воплотились в попытке сосредоточить на лице невинного еврея Бейлиса обвинение против всего народа в средневековом навете – употреблении христианской крови. Нервное волнение охватило самые глухие закоулки России, когда, в течение 35 дней, развертывалось в Киеве, при поощрении или при прямом содействии властей, гнусная картина  лжесвидетельства, подкупленной экспертизы, услужливых прокурорских усилий, чтобы вырвать у специально подобранных малограмотных крестьян-присяжных обвинительный приговор… По делу Бейлиса на печать были наложены 102 кары –  в том числе шесть редакторов были арестованы».

Сватиков приводит [46, стр. 209] признание генерала жандармерии Спиридовича (вероятно, Кожинов и его зачислил бы в «либеральствующие»): «Департамент Полиции прилагал все усилия, чтобы доказать, что убийство мальчика Ющинского в Киеве было совершено не ворами, боявшимися разоблачений со стороны Ющинского, а евреями, и именно с ритуальной целью; Департамент хотел снабдить и снабдил прокуратуру в Киеве и антиеврейских экспертов всей антиеврейской литературой, какую только мог найти. Этим объясняется та спешность, готовность затратить любые деньги, лишь бы нужные обвинению книги были присланы в Петербург, которые были проявлены Департаментом Полиции».

Сватиков, правда, по некоторым основаниям сомневается в том, что эти книги нужны были Департаменту в связи с делом Бейлиса, и предполагает, что эпизод с книгами относится к более раннему времени, когда они требовались Рачковскому то ли для подготовки «расширенного и дополненного текста „Протоколов"», то ли «для погромных прокламаций». Ну, неважно, в любом слусае, для «святого антисемитского дела».

Далее Сватиков пишет: «Дело Бейлиса исследовано ныне А. С. Тагером по данным архивов Департамента Полиции, Министерства юстиции, Киевского окружного суда и т. д.» По результатам исследования Тагером в 1933 году была опубликована книга «Царская Россия и дело Бейлиса», где собраны «доказательства того, что десятки лиц из администрации и судебного ведомства знали правду о деле Бейлиса и способствовали сокрытию ее. Видную роль сыграл в этом сокрытии истины и Департамент полиции».

По делу Бейлиса у нас есть еще свидетель неотразимый. Это Василий Шульгин, монархист, человек, сам называвший себя антисемитом. Он редактировал газету националистического направления «Киевлянин», был депутатом Государственной Думы всех созывов, кроме первого, одним из лидеров националистов в Думе. Словом, это человек, которого никто не сможет заподозрить в недостаточном патриотизме или в поклепе на российскую юстицию. Его позиция в этом деле отражена во всех его биографиях, во многих других источниках.

И этот монархист и антисемит выступил в своей газете с серией статей, разоблачавшей фальсификаторов этого процесса. Дошло до того, что один из номеров газеты (впервые за ее многолетнюю историю) был властями конфискован (успевшие разойтись экземпляры перепродавались по немыслимой для того времени цене в 10 рублей!), а сам Шульгин предстал перед судом за «распространение заведомо ложных сведений» и был приговорен к трем месяцам тюрьмы. В передовой статье изъятого номера он писал: «Обвинительный акт по делу Бейлиса является не обвинением этого человека, это есть обвинение целого народа в одном из самых тяжких преступлений, это есть обвинение целой религии в одном из самых позорных суеверий… Не надо быть юристом, надо быть просто здравомыслящим человеком, чтобы понять, что обвинения против Бейлиса есть лепет, который любой защитник разобьет шутя. И невольно становится обидно за киевскую прокуратуру и за всю русскую юстицию, которая решилась выступить на суд всего мира с таким убогим багажом…»

Близко соприкасаясь с кругами киевских чиновничьих кругов, Шульгин был в курсе всей подноготной процесса Бейлиса. М. Григорьев, исследователь и редактор зарубежных изданий его трудов, так писал об этом: «Ему были известны факты отстранения и преследования следователей, не желавших игнорировать данные следствия и заниматься разработкой ритуальной версии. Он знал о фабрикации лжесвидетельств. Но главное, он знал, что в этой очевидной фальсификации принимали участие и чины полицейского и жандармского ведомств, и прокурор, призванный наблюдать за законностью действий следователей, и сам министр юстиции».

И этот антисемит, но честный человек (редко, но бывают и такие сочетания!) выступил против очевидной несправедливости и против развращения государственного аппарата, а главное – за честь России, ибо осуждение Бейлиса по такому средневековому навету легло бы несмываемым пятном на страну.

А насколько позорно на фоне свидетельств современников и расследователей процесса его описание Солженицыным. Начинает он с того, что «О процессе Бейлиса написаны тысячи и тысячи страниц» и потому: «Это – за пределами нашей книги». Ну, за пределами, так за пределами, но он, тем не менее, посвящает процессу полных 6 страниц (том 1, стр. 444-451). Старается опорочить следователя Красовского, который был отстранен от следствия за то, что отказался плясать под дудку фальсификаторов. Сожалеет о том, что прокурор Виппер сильно уступал группе защитников Бейлиса. Приводит утверждения того же прокурора о том, что «процесс затруднен еврейским золотом». Пишет об угрожающих письмах, которые получали прокурор и эксперт обвинения (и ни слова о том, что другая сторона получала угроз намного больше). Ну, не будь этих угроз, этого еврейского золота, да будь прокурор чуть поквалифицированнее, глядишь, и удалось бы доказать, что евреи без крови христианских мальчиков никак не могут испечь свою мацу…

Сочувственно цитирует он описание событий вокруг процесса Василием Розановым (который за эти описания был коллегами исключен из Философского общества): «Железная рука еврея… сегодня уже размахивается в Петербурге и бьет по щекам старых заслуженных профессоров, членов Государственной Думы, писателей…» Так ведь этих позорников и клеветников на целый народ «бил по щекам» и Шульгин, который в других случаях является для него авторитетом. Чего нет у Солженицына – так это осуждения высокочиновных инициаторов и покровителей этого средневекового судилища. Описание им процесса не менее позорно, чем само это судилище.

А ведь киевская «общественность» уже ждала в переулках и подворотнях – с ломиками и топориками – обвинительного вердикта Бейлису. Не случись «чуда», власти, возможно, постарались бы не допустить большого кровопролития в Киеве или вообще предупредить погром. Но были же еще бесчисленные местечки, деревни, городишки в провинции. Кто даст гарантию, что власти «успели» бы везде? Но даже если бы погромов в тот момент удалось избежать, какое грязное пятно было бы брошено на репутацию целого народа!

И я снова и снова возвращаюсь к утверждению О. Будницкого о том, что «Царское правительство действительно не проводило политику, направленную на сознательное разжигание антисемитизма и тем более организацию погромов...» А на что же тогда была направлена фабрикация «Протоколов Сионских мудрецов», как не на разжигание антисемитизма? В случае с делом Бейлиса это еще очевиднее. А если святое пламя ненависти к евреям горит в сердцах русского (христианского) народа, можете не сомневаться, любой предлог для погрома сгодится. И потом царский режим будет считать себя вправе утверждать, глядя невинными глазами в глаза мировому сообществу, что погром явился для него ну абсолютно полной неожиданностью.

Вернемся еще к истории с «Протоколами сионских мудрецов». Меляховецкий рассказывает [9, стр. 64-66], что уже в 1899 году рукопись «Протоколов» ходила в Петербурге по рукам, а в 1903-1905 годах они были изданы в России в трех несколько отличающихся друг от друга вариантах. Уже тогда, пишет Меляховецкий, «что это подделка, причем весьма грубая, осознавал любой разумный читатель». А Николай II был от них в восторге: «Читая, царь делал на полях пометки, которые сопровождались восклицательными знаками: „Какая глубина мысли!“, „Какое пророчество!“, „Какая точность в выполнении программы!“, „Похоже, что наш 1905 год был организован под руководством мудрецов!“ и, наконец, „Не может быть сомнений в их подлинности!“ Сотрудники заграничной агентуры молниеносно получили ордена и денежные награды за „разыскание“ „Протоколов“, уже был составлен проект их широкого использования в пропагандистских целях». Эта реакция на «Протоколы» есть исчерпывающее свидетельство того, какого «мудрого» самодержца имела Россия в лице своего последнего царя: так и по сегодняшний день реагируют на них миллионы самых примитивных умов, не способные увидеть очевидную подтасовку фактов.

Но читаем далее: «П.А. Столыпин поручил двум жандармским офицерам – Мартынову и Васильеву – расследовать происхождение „Протоколов“. Расследование показало, что это, несомненно, подделка. Когда Столыпин доложил об этом царю, тот был совершенно потрясен этим известием. Резолюция царя гласила: „Протоколы“ должны быть изъяты из обращения. Нельзя защищать благородное дело грязными способами“. Вследствие этого „Протоколы“ вплоть до 1917 года практически не использовались правительственными органами и русскими монархическими кругами, хотя отдельные энтузиасты их все же распространяли».

Будницкий приводит [34, стр. 360] оценку мировоззрения российских правящих кругов, которую дал член партии кадетов, «один из лучших ораторов» в Думе, Федор Родичев в изданной им в Берлине в начале 20-х годов брошюре «Большевики и евреи». Коснувшись «Протоколов», Родичев очень точно заметил, что дело не в самой книжке, а в том, что ее восприятие «показывает уровень развития и понимания русских верхов, русских реакционных кругов. Как мы все ошибались относительно определения умственного возраста России. Если иные не ошибались насчет русского крестьянства, живущего умом средних веков, верующего, что через бинокль можно пускать холеру, думающего, что немец на аэроплане приезжает в Тамбовскую губернию воровать снопы, то относительно верхов ошибались все… Разве история темного круга, завладевшего Николаем II и его женой, история Распутина, даже убийства Распутина, разве они не дают вам картины темного средневековья. Это среда жидоедства, так же, как среда веры в масонский заговор, в колдунов, кончину мира, черта с рогами или без рогов».

Родичев заключал: «Антисемитизм верхов, также как и низов, имеет одни и те же корни – темноту непонимания, силу темных страстей и зоологических инстинктов, неспособность критического анализа».

Запрет на использование «Протоколов» в России делает Николаю II честь, но далее они сыграли свою зловещую роль во время Гражданской войны, когда они были использованы для разжигания антисемитских настроений в Белой армии (см. главу 29). А уж какую службу они сослужили (и по сей день служат) мировому антисемитизму, в том числе гитлеровскому нацизму, и говорить не приходится. Но «Протоколы» были состряпаны чновниками Николая II, и он несет за это полную ответственность.

Общей ответственностью царя за своих чиновников дело не ограничивалось. Обратимся снова к Сватикову [46, стр. 185]: «Император Николай II, по словам Плеве, видел в Рачковском „одного из самых преданных охранителей режима и династии“… При одной из встреч с Рачковским Николай II снял с себя орден Владимира III степени, надел на Рачковского и неоднократно лобызался с ним».

Но давайте на минутку забудем обо всем этом, давайте согласимся с «историком из Израиля Михаилом Аронсоном», который доказывает, что «погромы явились неожиданностью и для царя и его министров… и даже для редакторов антисемитских газет», согласимся и с Олегом Будницким, редактором-составителем весьма серьезного издания «Евреи и русская революция», согласимся в том, что «Царское правительство действительно не проводило политику, направленную на сознательное разжигание антисемитизма и тем более организацию погромов...». Давайте пойдем даже дальше Будницкого и посчитаем, что он неправ, когда утверждает: «…Но совсем другое дело – снисходительное отношение к тем, кто антисемитизм разжигал, кто не сумел (или не захотел) предотвратить погромы, и к самим погромщикам», то есть будем считать, что никакого снисхождения русское правительство ни к разжигателям погромов, ни к самим погромщикам не проявляло. Так вот, даже при всем этом, правительство, точнее – правящий режим, будет нести стопроцентную вину за еврейские погромы.

Ибо само неравноправное положение евреев в России, сотни законодательных ограничений, относившихся к ним и только к ним, единственному из двухсот народов и народностей империи, дневные и ночные облавы, устраиваемые полицией на евреев, периодические их выселения то из городов, то из деревень, запреты на занятия множеством профессий – все это указывало окружающему населению на нечто, что отличало евреев от всех других народов – христианских, мусульманских, буддийских, языческих – и, соответственно, на некую потенциальную, исходящую от них опасность.

Невероятная скученность евреев в черте оседлости, запреты для них на многие профессии заставляли их пускаться на самые разнообразные уловки, не всегда согласные с законом и местными обычаями, чтобы только элементарным образом выжить. Естественно, это вызывало недобрые чувства у окружающего христианского населения. Имей возможность евреи более-менее равномерно расселиться по территории империи и свободно заниматься свойственными им ремеслами, их положение было бы намного лучше, и отношения с окружающим населением стали бы менее напряженными.

Гольденвейзер писал [15, стр. 120]: «Широкие народные массы должны были воспринимать политику еврейских ограничений, как официальную санкцию антисемитизма, и узаконенное дискриминирование евреев более, чем что-либо иное, способствовало созданию психологической атмосферы, находившей свое самое грубое выражение в еврейских погромах». Гольденвейзер приводит также сделанное сразу после кишиневского погрома высказывание В.Д. Набокова (отца писателя), видного кадета: «Истинное объяснение самой возможности такого события нужно искать в том законодательстве и административном строе, под влиянием которого создаются отношения христианского населения к еврейскому. С точки зрения этого режима, еврей – пария, существо низшего порядка, нечто зловредное an und für sich“. Немецкое словосочетание означает: «зловредное само по себе, то есть изначально, по своей природе». Гольденвейзер резюмирует: «В этом, быть может, был наиболее тяжкий грех системы еврейских правоограничений».

Буровский высмеивает мнение евреев и поддерживавших их либералов о виновности в погромах правительства. Но приведем еще раз его собственное высказывание [4, т. 2, стр. 106]: «Даже неграмотные люди обычно чутко отслеживали позицию „тех, кто наверху“… Если так начали думать „баре“ и „образованные“, то получается, что евреи – это как раз тот враг, за которого никто с погромщиков взыскивать не будет». Понятно, для погромщиков, грабителей, бандитов сознание безнаказанности – мощнейший стимул.

Если это мнение о погромщиках еще нуждается в подтверждении, то вот наблюдение князя Урусова [48]: «Они действуют в сознании какого-то права, в сознании какой-то безнаказанности». Но как только такое сознание будет в них поколеблено, «погром прекращается необыкновенно быстро и легко». Не менее красноречивы его наблюдения над поведением полицейских чинов: «Бывало даже так, я сам являюсь свидетелем этих событий, что чины полиции не верили губернаторским приказам, полагая, что это так делается для вида, для приличия, но что им лучше известны истинные виды правительства». И погромщики, и чины полиции не без оснований руководствовались в своих действиях не официальными распоряжениями свыше, а общим духом еврейской политики режима.

Оба последних российских императора безмерно виноваты в том, что в империи воцарился этот дух, и оба не хотели и пальцем пошевельнуть, чтобы его хотя бы частично развеять. Впрочем, я, вероятно, не прав, когда говорю «не хотели», правильнее сказать – не могли, вся их натура этому противилась. Между прочим, обычно самую большую бочку по части антисемитизма катят на Николая I. Как говорилось выше, Буровский даже считает, что евреям стоило пристрелить или взорвать его. Но Николай I, по сути, не был антисемитом (помните, он даже хвалил евреев за их самоотверженную помощь русской армии в войне с Наполеоном). Можно даже сказать, что он хотел евреям добра, естественно, в меру своего разумения. На это были направлены его попытки привлечь еврейских детей в общие школы, запрет еврейского кагала и даже жуткая практика рекрутизации еврейских мальчиков в кантонисты. Просто, император считал, что самим евреям лучше будет, если они станут «как все», и в первую очередь – православными.

Политика поощрения, подталкивания евреев к крещению продолжалась при всех последующих императорах, но Александр III и Николай II были уже подлинными антисемитами. Писатель Марк Алданов так отозвался о первом из них [29, стр. 52]: «Это был очень ограниченный, малообразованный человек… Он был настоящим антисемитом, и, кажется, в этом отношении он занимал первое место среди русских царей и императоров после Елизаветы Петровны». Обратимся к началу его царствования. 1 марта убит Александр II, а уже 15 апреля темные массы откликнулись еврейскими погромами, хотя евреи к убийству царя были практически непричастны.

Ну, ладно, темные массы поверили, что это евреи (и еще поляки) виновны в убийстве царя. Но заступивший на престол Александр III не мог не знать правды: ему наверняка докладывали о результатах следствия по убийству. Почему же он обрушил на евреев целый ряд новых ограничений и репрессий, которые сохранялись вплоть до 1917 года? Выходит, он просто воспользовался поводом, чтобы излить свою неприязнь к евреям?

Джонсон приводит [17, стр. 416] фрагмент из беседы (1903 год) Теодора Герцля с министром финансов России, графом Сергеем Витте. Министр откровенен: «Я говорил покойному царю: „Ваше величество, если бы было возможно утопить шесть-семь миллионов евреев в Черном море, то я бы это с готовностью поддержал. Но, раз это невозможно, нужно дать им жить“». Не дал царь-батюшка (Александр III).

Эстафету принял Николай II. Я прошу вас вернуться к приведенному выше его ответу на предложение премьер-министра Столыпина и министров его кабинета о снятии ряда ограничений с евреев. Царь признает доводы министров «самыми убедительными», но пишет, что снять ограничения ему не позволяет его «внутренний голос». Этот эпизод относится к 1906 году.

Прошло почти десятилетие, Россия вступила в тяжелейшую войну с грозным противником. Шульгин пишет [14, стр. 64]: «По России бьет безжалостный молот, готовившийся 50 лет». Нужно собрать все силы империи для отпора врагу. И, о чудо! Главный «внутренний враг» (стр. 62) «еврейство сделало первый шаг „в кредит“, без всяких условий поддержав (в начале войны) Историческую Русскую Власть в борьбе с Германией». Заметим, евреи сделали это, будучи готовыми в этот трудный час забыть все прошлые притеснения и обиды. Шульгин пишет далее: «На это надо было ответить хотя бы куртуазным жестом. Хотя бы чем-нибудь в том роде, что было сделано в отношении поляков». Не последовало даже жеста: невозможно было «победить сопротивление в Петербурге и в Царском Селе», то есть царя и его ближайшего окружения. Вместо хотя бы «куртуазного жеста» начались бессудные расправы над евреями по ложным обвинениям в шпионаже в пользу немцев, жестокие депортации из прифронтовой полосы и т. п.

Прошел еще год, царская Россия потерпела огромные поражения в войне. Но Шульгин писал по этому поводу [14, стр. 66]: «За такие отступления, измеряемые сотнями верст и отдачей целых государств (Польша, Литва, часть Малороссии) за такие катаклизмы, – расплачиваются. Национальное бедствие подняло старую волну ненависти против власти». Но и тогда еще не все было потеряно, пишет он: «Если нужно было отвести надвигающуюся тучу,.. то первое, что надо было сделать, а может быть и последнее – это задобрить евреев».

Шульгин пишет о том [14, стр. 75], что уже и думская фракция прогрессивных русских националистов, одним из лидеров которой он был, подписала «Великую Хартию Прогрессивного Блока», предусматривавшую постепенное снятие правовых ограничений евреев. Но Трон, сообщает он, остался непоколебим. Свидетельствует Гольденвейзер [15, стр. 141]: «Николай II  до последнего дня своего царствования оставался непоколебим в своем решении не допускать расширения прав евреев в России. В самый разгар военной катастрофы 1915 года он говорил Горемыкину, что в еврейском вопросе „ничего на себя не возьмет“». Горемыкин был тогда председателем Совета министров России.

Прошло еще полтора года, на носу – революция, положившая конец династии, режиму, Исторической России. Передаю слово Буровскому [4, т. 2, стр. 190-191]: «Самое удивительное - русское императорское правительство могло примириться с евреями еще в конце 1916 года. Мировая война сдвинула с места великое множество людей, сломав черту оседлости… До двухсот тысяч евреев оказались в одном только Петербурге, и у этих наивных людей возникла такая робкая надежда… Может быть, хотя бы на фоне огромной и страшной войны, в которой евреи лояльны Российской империи, а множество еврейских юношей воюет на ее стороне, правительство согласится уравнять их в правах?

Жившие в Петербурге евреи написали петицию, в которой так и излагали: учитывая их лояльность, полезность их для Российской империи, может быть, правительство даст евреям полные права граждан? Они нашли сородичей, вхожих в придворные круги, и исхитрились сделать так, что петиция, минуя прочих, легла на стол Николаю II. „Ни при каких обстоятельствах“ – так соизволил написать самодержец всероссийский на полях этой очень скромной, очень приличной петиции, похоронив мечты и надежды целого народа. Иногда мне кажется, что Николай II и все его правительство сознательно делали все необходимое, чтобы их свергли. Они как будто сами искали своего уничтожения».

Другое дело, что правы были и те, кто говорил, что не в одном правительстве дело. Так, например, известный либерал Петр Струве писал в апреле 1921 года в письме коллеге по партии о евреях, обвинявших в антисемитизме генерала Деникина [49, стр. 285]: «Они только неспособны понять, что ненависть к евреям проникла весь русский народ (ненависть эта почти животная даже у интеллигентов)…» Струве был, конечно, прав, но, во-первых, заблуждались на этот счет (впрочем, не слишком долго) не одни евреи: помните, как нас убеждали, в том числе и господин Буровский (см. главы 1 и 2), что в Великороссии антисемитизма днем с огнем не сыскать? И вот, оказывается, что им «проникнут весь русский народ», включая его славную интеллигенцию.

Очень метко высказался по поводу российских правителей того времени Джонсон [17, стр. 414-415]: «Что им не удалось сделать, так это „решить“ еврейский вопрос. Фактически,  радикально настраивая евреев, они в конце концов, если так можно выразиться, решили царский вопрос».