Евреи и «Советский проект», том 2 «Русские, евреи, русские евреи»

Часть 4. Евреи и Февральская революция

Глава 19.

Кто раскачивал лодку?

Кручусь перед туалетом: М. и Ж.

Один для жидов, другой для масонов.

А мне, русскому коренному, куда пойти прикажете?

Венедикт Ерофеев, «Из записных книжек»

Странно после литературы девятнадцатого века

говорить о неспособности  русских к самоанализу,

но это так. Тетей Нюрой засеяна Русь… Она, как жук,

опрокинутый на спину, не понимает, что с ней происходит

Виктор Ерофеев, «Энциклопедия русской души»

Неэффективность самодержавия самым наглядным образом проявлялась поражениями в войнах: в Крымской, затем – в японской. Тем не менее, к тяжелейшей Мировой войне Россия оказалась опять недостаточно подготовленной. Помните, как «черносотенцы» и вслед за ними Кожинов сокрушались о «чрезмерном росте» России в последние два предвоенных десятилетия? Война показала, что рост этот был не чрезмерным, а все еще недостаточным. 

Вот каким было оснащение армии в 1915 году [32, стр. 152]: «Русская армия испытывала острую нехватку снарядов. Русские войска вынуждены были отступать под натиском превосходящих по огневой мощи сил противника, отвечая едва ли не одним снарядом на десяток неприятельских». Нехватало не только снарядов, но и винтовок и патронов к ним. Насколько положение было отчаянным, рассказал в своей книге «Крушение империи» тогдашний председатель Думы М. Родзянко (цитирую по [57]): «При поездке моей в Галицию на фронт, весной 1915 года, я был свидетелем, как иногда отбивались неприятельские атаки камнями, и даже было предположение вооружить войска топорами на длинных древках». О попытке «вооружения пехотных рот топорами, насаженными на длинные рукоятки», сообщал и генерал Николай Головин [32, стр. 152].

Летом 1915 года русские войска потерпели ряд тяжелых поражений, «в результате были потеряны Польша, Литва, часть Латвии и Белоруссии. Все эти события современники назвали „великим отступлением“» [32, стр. 153]. Объяснение отступления таких масштабов тем, что евреи в каком-то городишке спрятали в подвалах немецких солдат (см. главу 13), звучало не очень убедительно. Но, в конце концов, поражения в той войне в разные ее периоды терпели все стороны. Все дело было в том, что из всех ее участников Россия имела самый слабый тыл.

Теперь режиму припомнили все, и это «все» коренилось в полупоражении/полупобеде буржуазно-демократической революции 1905 года. Вот что об этом пишет Шульгин: [14, стр. 58]: «Революция началась; но ее удалось отбить. Тем не менее, штурмующим власть колоннам удалось „вырвать Государственную Думу“, то есть народное представительство… То обстоятельство, что манифест 17 октября был октроирован не из убеждения в его необходимости, а под угрозой революции, оказалось роковым для недолгого русского парламента. Это породило представление о своей силе у полупобедивших „парламентариев“, продолжавших злобную против власти пропаганду с трибуны Государственной Думы — с одной стороны; с другой — осталось горькое чувство полупоражения, глухое нежелание признавать во всю глубину совершившиеся перемены строя; возникла скрытая враждебность к „новым людям“, выброшенным на поверхность революцией 1905 года, хотя бы эти люди были друзья и сторонники власти».

Термин «октроирован» означает, что конституционный акт, в данном случае – манифест не был принят представительным органом – парламентом или учредительным собранием, – а был «дарован» монархом. Но роковым оказалось не то, что манифест был «дарован» «под угрозой революции», а то, что силам реакции «удалось отбить революцию». В итоге страна вместо полноценного парламента получила полупарламент – Государственную Думу с весьма скромными властными полномочиями, которую к тому же, как мы видели в предыдущей главе, верховная власть могла по своему усмотрению разгонять, перекраивать в своих интересах закон о выборах ее депутатов, в результате чего состав Думы от выборов к выборам все более правел и «чернел». Но, как жалуется Шульгин, даже к «друзьям и сторонникам» в Думе власть относилась враждебно, по сути, игнорировала их: какие, дескать, еще депутаты в самодержавном государстве?

И в грозных условиях войны режим не желал делиться властью, не понимая, что это означает и разделить ответственность за происходящее в стране и на фронте. Еще в августе 1915 года, в виду тяжелых военных поражений, ряд думских фракций образовали «Прогрессивный блок», центром которого была партия кадетов во главе с Милюковым. Блок потребовал создания ответственного перед Думой правительства – «Кабинета доверия», в котором, как предполагалось, ведущие посты займут думские деятели. Это могло стать спасением для династии: если бы даже названный «Кабинет» не улучшил положение на фронте, он мог послужить неплохим громоотводом, да и пропагандистов против династии поубавилось бы. Но Николай II отказался дать на это свое добро.

Ну, хорошо, как просвещал нас Солженицын, на «деятельное, неутомимое реформирование всего устаревшего и не соответственного власть была не способна – по дремоте, по неосознанию, по боязни». Но в ситуации, грозящей самому существованию монархии, власть тоже пребывала в «дремоте»? Думается, главная причина была все же в другом – в надежде, что «обойдется». Ведь один раз, в 1905 году, уже обошлось. В главе 11 приведено свидетельство Столыпина: Николай II умудрился даже «не заметить» ту революцию – были некоторые «беспорядки». Император, видимо, считал, что с «беспорядками», буде они возникнут, и теперь можно будет справиться.

Оттуда – из полупобеды/полупоражения революции 1905 года и самонадеянность власти, и полупарламент, депутаты которого от безответственной бездеятельности исходят ядовитыми речами в адрес правительства и династии.

Тут может возникнуть закономерный вопрос: а что, Исторической России надо было еще тогда «сдаваться» революции? Какая разница, если бы она победила на десятилетие раньше? Разница есть, и большая. Февральская революция 1917 года уничтожила монархию «под корень». Как настаивают современные почвенники (тот же Кожинов), народ расейский, особенно крестьяне, оставшись без привычной, которая от Бога, власти, не хотел никакой власти вообще, и именно это позволило прийти к власти большевикам. Мы будем этот вопрос подробнее рассматривать в соответствующей главе, сейчас скажем лишь, что эта точка зрения не лишена оснований.

В 1905 году ситуация была не столь острой. Русско-японская война – это была все же не Мировая война, к тому же к пику революционных событий она уже закончилась. А главное – армия не была разложена, как это имело место к началу 1917 года. Если бы после издания манифеста 17 октября 1905 года власть с помощью «черносотенцев» не взяла реванш, а, напротив, учредила полноценную конституционную монархию, Историческая Россия, в таком преобразованном виде, вполне могла сохраниться. Во всяком случае, страна была бы избавлена от тех гигантских потрясений и потерь, какие выпали на ее долю, начиная с 1917 года.

Тут, как обычно в подобных случаях, начнутся крики о том, что «история не знает сослагательного наклонения». Как будто, когда говорят, например, что в русской революции виновны евреи, это не то же сослагательное наклонение. Это же и означает: если бы не эти евреи… Но люди думают, если фраза начинается не со слова «если» – это совсем другое дело. Фраза формально не сослагательная, а мысль, ею выраженная – вполне сослагательная.

Как мы уже говорили, наиболее подходящим для России государственным строем в то время, видимо, была конституционная монархия с полноценным парламентом, формирующим ответственное перед ним правительство. К этому, как говорилось в главе 11, и стремились русские либералы, прежде всего, партия, которая так и называлась – конституционные демократы, или, сокращенно,  кадеты. Такая форма правления, с одной стороны, дала бы простор развитию производительных сил России и, с другой стороны, позволила бы в наибольшей степени сохранить легитимность власти в глазах народных масс.

Но произошло то, что произошло. Шульгин продолжает [14, стр. 65-66]: «Недовольство слишком, выражаясь тривиально, перло на власть, бездарную и неумелую… За такие отступления, измеряемые сотнями верст и отдачей целых государств (Польша, Литва, часть Малороссии), за такие катаклизмы, – расплачиваются. Национальное бедствие подняло старую волну ненависти против власти». И далее он пишет, что ряды ненавистников власти «не могли не усилиться теми, кто раньше всегда поддерживал власть, несмотря на все ее ошибки, но сухомлиновщины и распутинщины простить не мог». Дело было не только в потерянных территориях, но и в огромных людских потерях. Шульгин тогда же писал по этому поводу [58]: «Этот ужасный счет, по которому каждый выведенный из строя противник обходится в два русских, показывает, как щедро расходуется русское пушечное мясо. Один этот счет – приговор правительству. Приговор в настоящем и прошлом. Приговор над всем…»

Тут надо пояснить: В. А. Сухомлинов, военный министр в 1909-1915 годах, был обвинен в шпионаже в пользу Германии или, по крайней мере, в пособничестве шпионам. В числе «агентов Германии» называли и императрицу Александру Федоровну, немку по происхождению, а также других лиц из высших кругов государства. Тон в этом задавали лидер октябристов А. И. Гучков, лидер кадетов П. Н. Милюков и сам Шульгин. Конечно, никакой измены не было – была некомпетентность и просто неготовность к войне такого масштаба.

Православный философ и историк Георгий Федотов в статье «Революция идет» писал [35] «Не стоило создавать Думы, не приобщая к власти ее вождей. Оставляя за ними лишь право слова, правительство превращало Думу в „говорильню“, в митинг». Депутаты, даже часть правых, по признанию Шульгина, реагировали на это единственно доступным им способом: вели «злобную против власти пропаганду с трибуны Государственной Думы». Среди этих ораторов был и сам Шульгин. А пресса их выступления тиражировала: хоть и была Россия самодержавной, но и во время войны не было тогда такой тотальной цензуры, какая царила в СССР даже в мирное время. И мнения о власти думских трибунов достигали всех углов империи, включая солдатские казармы. Думский «митинг» становился для власти смертельно опасным.

Милюков рассказывает [33, том 2, стр. 237-238] о своей речи в Думе, когда ее заседания открылись 1 ноября 1916 года после «летних каникул» (правительство, пытаясь спастись от думских ораторов, то и дело прерывало на многие месяцы работу Думы): «Я говорил о слухах об „измене“, неудержимо распространяющихся в стране, о действиях правительства, вызывающих общественное негодование, причем в каждом случае предоставлял слушателям решить, „глупость“ это или  „измена“. Аудитория решительно поддержала своим одобрением второе толкование – даже там, где я сам не был в нем вполне уверен. Эти места моей речи особенно запомнились и широко распространялись не только в русской, но и в иностранной печати… Упомянуто было имя императрицы в связи с именами окружающей ее камарильи… В ближайшем заседании нападение продолжалось. В. В. Шульгин произнес ядовитую и яркую речь – и сделал практические выводы…. Наши речи были запрещены для печати, но это только усилило их резонанс. В миллионах экземпляров они были размножены на машинках министерств и штабов – и разлетелись по всей стране. За моей речью установилась репутация штурмового сигнала к революции».

Тему развивает Кожинов [2, т. 1, стр. 119-120]: «Необходимо учитывать реальный механизм формирования правительства и Думы. Первое создавалось – при всех возможных оговорках – как бы из самого себя, по воле царя и ближайших к нему лиц. Думу же – опять-таки при любых оговорках – создавала все же страна в целом, – те волости, уезды, города, губернии, которые, несмотря на вводимые правительством ограничения, в той или иной степени проявляли свою волю при выборах депутатов. И постоянно возникавшее и нараставшее стремление Думы „свалить правительство“, в конечном счете, выражало волю страны, или, точнее, ее наиболее активных сил». Признание это в устах русского почвенника дорогого стоит.

О том же, по существу, говорит и Шульгин [59]: «Не скажу, чтобы вся Дума целиком желала революции; это было бы неправдой. Но даже не желая этого, мы революцию творили. Нам от этой революции не отречься, мы с ней связались, мы с ней спаялись и несём за это моральную ответственность». В итоге то обстоятельство, что первая русская революция была «отбита», оказалось «роковым» не только, как пишет Шульгин, «для недолгого русского парламента», но и для «долгого русского самодержавия», для Исторической России.

Запомним это признание Шульгина, что он и его думские коллеги – националисты принимают на себя «моральную ответственность» за революцию. Как он будет затем распоряжаться этой ответственностью, будет показано ниже.

Произошло нечто, ранее немыслимое [59]: Шульгин в 1915 году на почве оппозиции власти «сблизился с П.Н. Милюковым, М.В. Родзянко и другими „левыми“, призывал „бороться с властью до тех пор, пока она не уйдёт“». Позднее, в 1916 году случилось уж вовсе невероятное [2, т. 1, стр. 85]: «Часть „черносотенцев“ и близких к ним „националистов“ приняла прямое участие в разоблачении мнимого предательства Российской власти», и в числе главных «разоблачителей» оказался один из руководителей «черносотенцев» Пуришкевич!

В 1916 году благодаря увеличению производства боеприпасов в стране и помощи союзников армия перестала испытывать недостаток в них, но… стал разваливаться тыл. Милюков пишет [33, том 2, стр. 221]: «В 1915 году главная забота русских людей была направлена на исправление военных неудач, и это достигалось сотрудничеством, хотя и недружным, Совещания по обороне и общественных организаций с правительством. В 1916 году этого сотрудничества уже недостаточно, ибо забота обращена не на фронт, а на тыл. Не отступление войск и отсутствие снарядов заботит русских людей, а глубокое функциональное расстройство всей страны…»

Милюков приводит (стр. 222) оценку положения страны в 1916 году, которую дал чрезвычайной комиссии, созданной в марте 1917 года, А. Д. Протопопов, последний министр внутренних дел царского правительства: «Финансы расстроены, товарообмен нарушен, производительность страны – на громадную убыль… пути сообщения – в полном расстройстве… Наборы обезлюдили деревню (брался 13-й миллион), остановили землеобрабатывающую промышленность, ощутился громадный недостаток рабочей силы, пополнялось это пленными и наемным трудом персов и китайцев… Товара в деревню не шло, и деревня своего хлеба не выпускала. Но и деревня без мужей, братьев, сыновей и даже подростков тоже была несчастна. Города голодали, торговля была задавлена, постоянно под страхом реквизиций… Армия устала, недостатки всего понизили ее дух…

Упорядочить дело было некому. Всюду было будто бы начальство, которое распоряжалось, и этого начальства было много. Но направляющей воли, плана, системы не было. Верховная власть была в плену у дурных влияний и дурных сил. Совет министров имел обветшавших председателей, которые не могли дать направления работе Совета…Работу захватили общественные организации: они стали „за власть“, но полного труда, облеченного законом в форму, они дать не могли».

Об «обветшавших председателях Совета министров» надо сказать особо. С января 1914 года по январь 1916 года этот пост занимал И. Л. Горемыкин. Он уже занимал его в 1906 году, в период первой революции. Ему уже тогда было 67 лет, и в той накаленной обстановке он был заменен Столыпиным. А в 1914 году, когда грозили одновременно новая революция и война с грозным противником, лучшей кандидатуры, чем тот же Горемыкин, не нашлось! Ему шел уже 75-й годик! А сменил его на этом посту «молоденький» – всего-то 68 годков – Б. В. Штюрмер, руководивший правительством до ноября 1916 года. Завершал эту галерею древностей 67-летний князь Н. Д. Голицын. Знаю по себе: в этом возрасте после обеда тянет подремать, а эти несчастные старцы призваны были руководить огромной страной в столь ответственный момент.

Назначения министров часто определялись вердиктом Александры Федоровны, царицы, и зависел этот вердикт от того, «любит нашего Друга», то есть Распутина кандидат или «не любит». Милюков пишет о Штюрмере (стр. 192): «Совершенно невежественный во всех областях, за которые брался, он не мог связать двух слов для выражения сколько-нибудь серьезной мысли… За ним стоял все тот же Распутин, называвший своего кандидата „старичком на веревочке“».

Милюков говорит, что встала дилемма: диктатура – или сдача власти. Имелась в виду некая «диктатура тыла», которая сосредоточила бы в одних руках управление работой транспорта и всего дела снабжения армии всем необходимым. Но власть уже настолько деградировала, что и на это оказалась неспособной, и начал набирать обороты процесс сдачи власти. Работу правительства постепенно перебирали на себя общественные организации – земские учреждения, Союз городов и др., но… это был все-таки суррогат власти.

В итоге [32, стр. 155]: «Из-за нараставшего расстройства транспорта в конце 1916 г. фронты получили только 61% требуемого продовольствия, а в феврале 1917 г. – лишь 42%. Накануне революции на ближайшем к Петрограду Северном фронте продовольствия оставалось всего на два дня». Но дело было не только в транспорте. Немеханизированные крестьянские хозяйства остро почувствовали отток мужской части населения. 23 сентября 1916 года правительство объявило о введении продразверстки. Но реализовывали ее не большевистские продотряды с пулеметами и неограниченными полномочиями, вплоть до расстрела саботажников, а царские чиновники. Продразверстка провалилась. Положение могло в какой-то мере спасти введение карточной системы, но царская администрация и к этому оказалась неспособна. И вот вам результат [32, стр. 30]: «В конце февраля 1917 г. в Петрограде начались волнения, вызванные перебоями с поставками продовольствия в столицу. Через несколько дней эти беспорядки переросли в массовые выступления против правительства, против династии». Это, собственно, было уже началом революции…

Так, понятно: из-за негодной администрации, да еще в условиях тяжелой войны – полный развал, который и привел к революции. Но, постойте: опять о евреях – ни слова? То они не причастны к «глубоко залегающим» основаниям революции, а теперь они, выходит, не имеют отношения и к ее непосредственной подготовке? Да этого не может быть, потому что не может быть никогда! 

И точно, Шульгин в своем труде [14] неоднократно возвращается к эпизоду, заимствованному им из книги «Император Николай II и евреи» некоего генерала Нечволодова. Якобы во время пребывания в 1906 году С. Ю. Витте в США (для заключения мирного договора с японцами) состоялась его встреча с группой тамошних евреев, которые интересовались, когда же их соплеменники в России получат равные права. Витте их сильно не обнадежил, и тогда один из присутствующих, «миллионщик» Яков Шиф якобы сказал ему (стр. 49-50): «Передайте Вашему Государю, что если еврейский народ не получит прав добровольно, то таковые будут вырваны при помощи революции». Но приводить угрозу в исполнение «миллионщик» начал почему-то только через 9 лет: «В 1915 году оный Яков Шиф перевел на нужды русской революции 12 миллионов долларов, на каковые деньги, надо думать, она, революция, и совершилась». Это утверждает уже сам Шульгин.

А когда революция свершилась, зловредный Шиф прислал министру иностранных дел Временного правительства Милюкову поздравительную телеграмму, на которую тот ответил благодарностью. Шульгин возмущен (стр. 315): «Или Милюков не знал о роли Якова Шифа в подготовке ужаса, ужаса, принявшего название „Февральской революции“?»

Вопрос, на мой взгляд, вполне идиотский. Если Шиф и давал деньги «на революцию», то все равно роль в подготовке этого «ужаса» Милюкова и самого Шульгина была неизмеримо больше – они ее готовили непосредственно, своими руками, точнее – своими выступлениями в Думе и в прессе. И кому конкретно деньги Шифа могли быть переданы? Раз речь о Февральской революции, значит, не большевикам, даже вообще не революционным партиям, ибо, как справедливо пишет Солженицын [51]: «Десятилетиями наши революционные партии готовили только революцию и революцию. Но, сильно раздробленные после неудач 1906 года, затем сбитые восстановлением российской жизни  при Столыпине, затем взлётом патриотизма в 1914 году, – они  к 1917 оказались ни в чём неготовы и почти не сыграли роли даже в подготовке революционного настроения (только  будоражили забастовки) – это всё сделали не социалистические лозунги, а Государственная Дума, это её речи перевозбудили общество и подготовили к революции».

Это мнение подтверждает и Федотов [35, стр. 99]: «В 1910 году, примерно, из революционных партий в России фактически действовали, хотя и чрезвычайно слабо, почти одни большевистские группы». После 1910 года произошло некоторое оживление деятельности революционных партий, но с началом войны, поскольку они выступали против нее, лидеры большевиков и других крайне левых оказались в эмиграции или ссылке. Так что «деньги Шифа» в 1915 году достались не им. Не перепала ли толика этих денег партии Шульгина? Помните, он бил себя в грудь: «… мы революцию творили. Нам от этой революции не отречься, мы с ней связались, мы с ней спаялись и несём за это моральную ответственность». Что же теперь, всю ответственность на бедного Шифа перекладывает? Страсть как не любят русские отвечать за свои деяния…

О «деньгах Шифа» пишет и Солженицын [5, том 1, стр. 348]. Но вот уже после Февральской революции, в конце марта Временное правительство объявило подписку на «Заем Свободы». И читаем у Солженицына же (том 2, стр. 44): «…и запестрели газетные сообщения о крупной подписке на него именно евреев. И с призывами-шапками на первой странице, вроде: „Евреи-граждане, подписывайтесь на Заем Свободы!“, „Каждый еврей должен иметь облигации Займа Свободы!“ В московской синагоге за один раз собрали подписку на 22 миллиона рублей… В Киеве наследники Бродского подписались на миллион, Клара Гинцбург – на миллион. Откликнулись и западные евреи: Яков Шиф подписался на миллион; лондонский Ротшильд – тоже  на миллион…» Как оценить этот поступок Шифа – как враждебный или дружественный России?

Как известно, Россия неоднократно вела войны ради освобождения от турецкого ига даже не русских, а «братьев-славян» или «православных братьев-греков». А если американский еврей дал деньги ради освобождения от угнетения своих российских единоверцев, это страшное преступление?

О том, «кто давал деньги на революцию в России», богатую информацию можно найти у Бушкова [55, стр. 106-109]: «Большой знаток вопроса Леонид Красин вспоминал: „Считалось признаком хорошего тона в более менее радикальных или либеральных кругах давать деньги на революционные партии, и в числе лиц, довольно исправно выплачивавших ежемесячные сборы от 5 до 25 рублей бывали не только крупные адвокаты, инженеры, врачи, но и директора банков и чиновники государственных учреждений“. Ему вторит Троцкий: „До конституционного манифеста 1905 г. революционное движение финансировалось главным образом либеральной буржуазией и радикальной интеллигенцией. Это относится также и к большевикам, на которых либеральная оппозиция глядела тогда лишь как на более смелых революционных демократов“. Наверняка и после девятьсот пятого те же самые животворные источники не иссякали… Уже после через кассу большевиков прошли сотни тысяч рублей.

Небольшой перечень тех, кто финансировал революционеров по крупной – только род занятий, поскольку фамилии совершенно не играют роли. Владимирская губерния – фабрикант, Воронеж – совладелец Товарищества механических заводов, Дальний Восток – рыбопромышленник, Казань – один из владельцев торгового дома, Калуга – владелец писчебумажной фабрики и лесопромышленник с ним за компанию, Нижний Новгород – хлеботорговец, купец первой гильдии, Пермь – вдова пароходовладельца, Рига, Ростов-на-Дону, Смоленск – купцы, Тверь – семья помещиков, Урал – золотопромышленник, Уфа- князь Кугушев…В Баку огромные суммы вносили представители крупнейших нефтедобывающих фирм…На этих деньгах, а не на полумифическом „германском золоте“, революция и жирела. И крепла, и набиралась силенок…» Насчет «полумифического германскего золота» Бушков сморозил глупость: роль его была вполне реальной и притом огромной, но уже в ходе самой революции.

Вот еще заслуживающее внимание свидетельство Кожинова [2, т. 1, стр. 134] о том, кто готовил революцию: «Даже самый что ни есть „черносотенный“ идеолог Н. Е. Марков писал о роковом феврале 1917 года: „Тут за дело взялись не бомбометатели из еврейского Бунда. Не изуверы социальных вымыслов. Не поносители чести Русской Армии Якубзоны, а самые заправские российские помещики, богатейшие купцы, чиновники, адвокаты, инженеры, священники, князья, графы, камергеры и всех Российских орденов кавалеры“. Н. Е. Марков почему-то забыл прибавить к этому перечню и ряд членов самой императорской фамилии…Роль евреев выросла до предела уже после разрушения Русского государства» («после» выделено Кожиновым).

Марков-второй не зря среди тех, кто рушил Российскую империю, на первое место поставил «самых заправских российских помещиков». Несомненно, он имел в виду волынского помещика Шульгина и своего коллегу по «Союзу русского народа» бессарабского помещика Пуришкевича, которые своими резко обвинительными речами в Думе в адрес правительства и самой династии немало способствовали краху империи.

Забавно, что, перечисляя наиболее отрицательные черты русского характера, повинные в несчастьях России, одной из них Шульгин назвал следующую [3, стр. 392]: «Есть еще одна почтенная порода: утописты. Едва ли какая-нибудь страна страдала так от мечтателей, как родина Пушкина. Эти мечты о миропереустройстве от Бакунина до Льва Толстого хищными птицами кружили над Россией. Всякому реальному шагу вперед они противопоставляли химеры и разрушали творческую волю разлагающим действием миража. Волшебная палочка – это была необходимая принадлежность всех этих русских квази-философов. Примитивный рассудок всегда имеет наклонность все сводить к какой-нибудь одной идее».

Поразительно, что Шульгин, очень неглупый человек, сумевший разглядеть многое из того, чего не видит множество его соплеменников и поныне, не понял, что его антиеврейская «мономания» есть точно такая же химера, только с обратным знаком. Эта черта – видеть во всех своих бедах виновниками кого и что угодно – Шифа, вообще евреев, поляков, лиц кавказской национальности, американский империализм, климат вообще и погоду в частности, – но только не себя, свойственна русским еще больше, чем утопизм, и служит не последней причиной их несчастий.

Но кто же все-таки конкретно готовил Февральскую революцию? Если не евреи, то есть жиды в чистом виде, то, может быть, жидо-масоны? И точно, читаем опять Шульгина [14, стр. 103] «Масоны имеют свободу думать каждый по-своему по многим вопросам. Но в одном вопросе, мне кажется, они не имеют свободы: это в вопросе еврейском. В этом отношении у них крылья связаны. Самые умные люди неожиданно и безнадежно тупеют, когда затрагивается этот вопрос: они вдруг слепнут на оба глаза, отказываясь видеть совершенно очевидные факты. Надо думать, что здесь существует какое-то суровое запрещение, некое «табу», его же не прейдеши. Из этого я делаю вывод, что правильны утверждения, высказанные сто тысяч раз: масонство как-то тесно связано с еврейством или с евреями. И по этой-то причине интересующиеся этим делом упорно ищут подозреваемое ими тайное еврейское правительство именно в масонстве. А существует ли оно в действительности, судить не нам».

Но как хорошо, что на свете существует множество юдо-озабоченных, причем на любой вкус, так что они едва ли не во всех своих юдофобских измышлениях опровергают друг друга. Мы это видели уже неоднократно, а сейчас посмотрим, что говорит об участии в русской революции евреев и масонов Кожинов [2, т. 1, стр. 142-143]: «К настоящему времени неопровержимо доказано, что российское масонство ХХ века, начавшее свою историю еще в 1906 году, явилось решающей силой Февраля прежде всего именно потому, что в нем слились воедино влиятельные деятели различных партий и движений, выступавших на политической сцене более или менее разрозненно. Скрепленные клятвой перед своим и одновременно высокоразвитым западноевропейским масонством, эти очень разные, подчас, казалось бы, совершенно несовместимые деятели – от октябристов до меньшевиков – стали дисциплинированно и целеустремленно осуществлять единую задачу. В результате был создан своего рода мощный кулак, разрушивший государство и армию».

Далее почвенник рассказывает (стр. 144-145), сколько масонов было среди министров Временного правительства, какие важные посты они занимали во «второй власти» – ЦИК Петроградского Совета и т. д. Эти данные будут приведены ниже, но дело не в цифрах. Складывается полное впечатление, что все они отдавали приоритет инструкциям или приказам ордена, причем даже не российской ложи, а французской, перед интересами страны, своей партии или сословия. То есть это то же обвинение в предательстве, которое против масонов в свое время выдвигали «черносотенцы». Возникает хотя бы такой вопрос: какой интерес был «высокоразвитому европейскому масонству», то есть масонам Франции и Англии, разрушать союзную российскую армию? И еще вопрос: а что, масоны были в то время в высших кругах Франции и Англии, а в Германии или Австрии их не было? А если были в обоих противостоящих лагерях, как же они допустили войну между ними?

Ну, правда, в одном случае это возможно: если все «высокоразвитое европейское масонство» подчиняется тому самому «тайному еврейскому правительству», о котором говорит Шульгин, и получило от него приказ столкнуть во взаимоуничтожающей войне крупнейшие европейские державы, чтобы облегчить этому правительству захват власти над миром. Но что-то по результатам той войны этого не заметно было. Но кто его знает: на то оно и тайное правительство – и власть его тайная.

Но Кожинов разрушил и эту надежду (стр. 182-183): «Ныне весьма популярно представление, согласно которому в “красной” России власть захватили “иудомасоны” или, быть может, правильнее выражаясь, “иудеомасоны” (огрубленный вариант — “жидомасоны”). Но это словечко, если основываться на действительном, реальном положении вещей, приходится разделить надвое. В составе “красной” власти в самом деле было исключительно много иудеев или, точнее, евреев. Но что касается масонов, они-то находились как раз в составе “белой”, а вовсе не “красной” власти (влиятельных же евреев среди белых, напротив, было очень мало…)».

Отсюда следует два вывода. Первый – об отсутствии какой-либо связи между евреями и масонами, а, следовательно, и жидомасонского заговора против России. Второй – еще раз подтверждается, что в Февральской революции евреи не играли существенной роли. Другое дело – в Октябрьской: в ней евреи сыграли значительную роль, но именно евреи, а не жидомасоны.

Но все равно – заговор был, пусть и масонский. И что важно – нити-то его тянутся за границу! Но и эта последняя надежда русскиз патриотов не оправдалась. Еще один вполне русский человек, А. Бушков убедительно показал [55, стр. 55 – 57], что даже во Франции масоны, если чем и отличились, так это напыщенной болтовней и красивыми жестами, и никакой серьезной силой они не были. Так что лишний раз подтверждается: всем конструкциям Кожинова, объясняющим действия «героев» Февраля тем, что они якобы действовали в угоду масонам Франции или Англии, – грош цена. Но так хочется последователям «черносотенцев», внесших огромный вклад в доведение России до катастрофы, свалить ее на какие-либо внешние силы – если не жидомасонов, так хоть просто масонов.