Евреи и «Советский проект», том 2 «Русские, евреи, русские евреи»

Часть 5. Евреи в Октябре и немного позже

Глава 23.

Кто были главные спасители/погубители России

Евреям пришлось стать в России и публицистами, и мыслителями,

и революционерами, и контрреволюционерами, и комиссарами,

и диссидентами, и патриотами, и создателями официальной культуры,

и ее ниспровергателями, - потому что этого в силу каких-то причин не сделали русские

Дмитрий Быков, «Двести лет вместо»

Я уже предвижу возмущение части читателей: у вас евреи оказались невиновными в Февральской революции. Но в Октябрьской – это все знают, даже многие евреи об этом пишут – они сыграли решающую роль. А вы, назвав эту часть «Евреи в Октябре», в целой большой главе опять ни слова о них не сказали! Не волнуйтесь граждане читатели, зато все последующие главы будут о них.

По Кожинову и Кара-Мурзе традиционное российское государство, пусть и в несколько измененном виде, спасли большевики и «черносотенцы». Мы уже говорили о парадоксальности этого явления. Но, если вспомнить, что в большевиках, по общему (или почти общему) мнению, было множество евреев, то остается только сказать: этого не может быть, потому что не может быть никогда!

С чего это евреи, которых это государство давило и притесняло, которых оно и за людей не считало, вдруг кинутся его спасать? А, главное, вы можете себе представить дружную работу «черносотенцев» и евреев? Вы только нарисуйте в воображении эту картину: отборные русские патриоты, самые из самых, лощеные офицеры Генерального штаба, выходцы из лучших дворянских родов выполняют распоряжения этой местечковой жидовской своры во главе с Лейбой Бронштейном! Вы как хотите, но моего воображения на это не хватает…

Но что спасителями России были большевики, засвидетельствовало, как мы видели, множество людей, в чьем русском патриотизме не может быть и тени сомнения. Но точно такие же несомненные патриоты (иногда даже те же самые, как, например, почвенник Кожинов), свидетельствуют, что большевистская партия была переполнена евреями, и, мало того, они захватили в ней командные высоты.

Или вот, например, Шульгин считал [14, стр. 78]: «В Красном стане евреи изобиловали и количественно, что уже важно, но сверх того занимали „командные высоты“, что еще важнее». И еще: (стр. 146): «Коммунистической партией руководили евреи, кои в нее, партию, вошли в большом количестве и ею овладели. Поэтому в крови русской повинны евреи-коммунисты». Вырисовывается картина: набилось в партию большевиков столько евреев, что они составили подавляющее большинство и, естественно, выбрали руководителей из своей среды, а уже потом то ли губили (по Шульгину), то ли спасали (по Кожинову) русское государство.

Подтверждение этому мы находим у нашего современника доктора философских и кандидата исторических наук Андрея Буровского [4, т. 2, стр. 217]. Сначала он, правда, вроде бы отвергает этот взгляд: «Говорить о разрушении исторической России евреями будет не только несправедливо, но и просто исторически неверно». Но тут же, не переведя духа, продолжает: «Правда, и вполне корректная формулировка вызовет почти такую же истерику аидов. Потому что формулировка эта будет: злейшими врагами Российской империи стали выходцы из еврейства, и эти выходцы составили то ли 80%, то ли все 98%  „ордена носителей прогресса“, которые в конце концов и уничтожили Российскую империю. Насилие над исторической Россией есть не действие одних евреев, и не есть действие, задуманное и проведенное в жизнь евреями. Но это действие, в котором евреи сыграли очень важную, скорее всего, даже и основную роль».

Конечно, здесь много свойственного этому автору словоблудия (которое, возможно, происходит оттого, что философ в нем борется с историком), но смысл ясен: евреи (пардон, «выходцы из еврейства») составляли подавляющее большинство разрушителей российского государства, и на них почти всецело лежит вина за его гибель.

Эту дорогую ему мысль он неоднократно повторяет на разные лады, например (стр. 140): «Само Российское государство и 99% русского народа были правые, а евреи на 90% были левые». Ну да,  не могли же правые разрушить родное государство. Значит, остаются евреи. Правда, вспоминается утверждение Кожинова о том, что уничтожить самодержавие (Историческую Россию) стремились три сословия: промышленники, интеллигенция и рабочие. Неужто они все вместе составляли не более 1% русского населения? Вспоминается также, что говорил «черносотенец» Марков-второй о том, кто сыграл роль в Февральской революции: «самые заправские российские помещики, богатейшие купцы, чиновники, адвокаты, инженеры, священники, князья, графы, камергеры и всех Российских орденов кавалеры». Это все – левые или правые? А многомиллионные крестьянские массы, с бунтов которых – в зипунах или шинелях – начинались все русские революции – они какие были? А октябрист Гучков или националист и монархист Шульгин, нещадно поносившие царское правительство?

И еще вот на что я хочу обратить внимание читателя. Когда я только что цитировал Маркова-второго, рассуждающего о деятелях Февральской революции, у меня мелькнула мысль: а о какой революции все время говорит Буровский? Вот еще (стр. 170): «В революции из русских даже к 1914 году – по самому оптимистическому подсчету – тысяч сто человек. Из евреев – несравненно больше». В какой революции было в 1914 году евреев «несравненно больше», чем русских, – в Февральской или Октябрьской? Какая-то дикая для ученого неряшливость мысли.

И когда он говорит о «выходцах из еврейства», составивших «то ли 80%, то ли все 98%  „ордена носителей прогресса“, которые в конце концов и уничтожили Российскую империю», опять возникает вопрос: когда, по его мнению, была уничтожена Российская империя – в Феврале или Октябре? Вот еще он пишет (стр. 193): «Еврейская Россия сыграла исключительную роль в революции 1917 года и в Гражданской войне 1917-1922 годов». С Гражданской войной все ясно – она, слава Богу, была одна, но революцию – какую он имеет в виду? К Февральской, которая, как мы признали, стала актом уничтожения Исторической России, евреи вообще отношения не имели.

В это трудно поверить, но историк Буровский, посвятив множество страниц «революции 1917 года», не различает, что революций-то в 1917 году было две, что действовали в них разные политические силы, во многом противоположные, что сами революции имели, по сути, противоположные цели – до того, что вторую из них правильнее назвать контрреволюцией.

Выше мы говорили об антиисторизме историка Кожинова, который мыслит категориями «тысячелетнего бытия России» и «тысячелетнего бытия Запада». Там же мы в назидание единомышленникам Кожинова привели «меткое наблюдение Андрея Буровского»: «Фактор времени часто мало понятен россиянину, даже ученому», ему невдомек, «что „у них в Европе“ в разное время все было очень по-разному». Но вот, оказывается, и этот «меткий наблюдатель» сам страдает внеисторичностью мышления. Закрадывается жуткая мысль: внеисторичность мышления – это профессиональная особенность русских историков?..

Шафаревич не просто вскрывает главенствующую роль евреев в русской революции, но подводит под это теоретическую базу. В своей «Русофобии» он развивает заимствованную им у француза Огюста Кошена идею «Малого Народа» [30, глава 4]: «В каждый кризисный, переломный период жизни народа возникает такой “Малый Народ”, все жизненные установки которого ПРОТИВОПОЛОЖНЫ мировоззрению остального народа», но, тем не менее, ему каким-то образом удается увлечь за собой, на его беду, «Большой Народ». Но может ли быть иначе? Если в жизни народа возникла кризисная ситуация, ясно, что в этой жизни что-то надо менять. А большинство любого народа перемен не любит, боится их. Рано или поздно из «Большого Народа» выделяется какая-то часть, которая инициирует перемены, направленные на разрешение кризиса. Эту часть народа логично назвать пассионариями, Кошену и Шафаревичу угодно было назвать ее «Малым Народом».

Шафаревич приводит примеры «Малых Народов» в странах Европы. Хронологически первым из них были пуритане в Англии, чьей идеологией был кальвинизм. Вот что он о них пишет: «Как утверждает Макс Вебер, реальная роль кальвинизма в экономической жизни заключалась в том, чтобы разрушить традиционную систему хозяйства. В английской революции его решающая роль состояла в том, что, опираясь на пуритан и еще более крайние секты, новому слою богачей удалось опрокинуть традиционную монархию, пользовавшуюся до того поддержкой большинства народа». Как славно было бы, если никакого кальвинизма, никаких пуритан не было: так и продолжал бы английский народ благоденствовать, окруженный заботой традиционной монархии!

А вместе с английским нерушимо благоденствовали бы остальные народы Европы, ибо характерная черта всех последующих «Малых Народов» (по Шафаревичу) – в оплевывании всего своего, традиционного, корневого, и равнении на заграницу, причем – sic! – всегда на Запад! Французский «Малый Народ» ХVIII века призывал брать пример с Англии, немецкий 30-х – 40-х годов ХIХ века – с Франции. Случай английского «Малого Народа» особенно наглядно показывает, что речь идет о пассионарной части общества. Не возникай время от времени эти «Малые Народы», люди продолжали бы жить в пещерах. Назад в пещеры Шафаревич, видимо, не хочет, но, вернуть Россию в доиндустриальное состояние, судя по его труду [45], он был бы не против. При таких взглядах любые пассионарии («Малые народы») оказываются, естественно, врагами народа.

В России ядром, или ферментом «Малого Народа», считает он, стали евреи. Он, как и Буровский, не различает Февраль и Октябрь. В отличие от Кожинова (и Кара-Мурзы), он не видит в Советском Союзе новой реинкарнации Российской империи, поэтому у него евреи, как и у Шульгина и Буровского, – разрушители Российского государства [30, глава 7]: «Вряд ли был в Истории другой случай, когда на жизнь какой-либо страны выходцы из еврейской части ее населения оказали бы такое громадное влияние». И еще (глава 8): «В либерально-обличительной прессе, в левых партиях и террористических группах евреи, как по их числу, так и по их руководящей роли, занимали положение, совершенно несопоставимое с их численной долей в населении».

Что касается других стран, я бы рискнул сказать, что влияние «выходцев из еврейской части населения» на жизнь США по силе этого влияния сопоставимо с их влиянием на жизнь России. Правда, знак этого влияния в обеих странах не всегда совпадал, так ведь и сами страны не «совпадали».

Кожинов расширил границы российского «Малого Народа», включив в него, помимо евреев, также латышей, поляков, китайцев и вместо «Малого Народа» называет их всех просто «чужаками». Не будем спорить об адекватности этого термина, перейдем сразу к сути дела.

Почвенник приводит (стр. 242) «состав верховной власти, сосредоточенной в ЦК большевистской партии. При этом ради более объективного представления о положении вещей, – говорит он, – мы рассмотрим не какой-либо один из составов ЦК, но возьмем в целом пять его составов, правивших страной с октября 1917 до апреля 1922 года», то есть  как раз за период Гражданской войны.

«Всего членами ЦК побывали за эти четыре с половиной года 48 человек. 27 из них являлись русскими или украинцами, 10 – евреями и 11 человек принадлежали к другим национальностям. Обилие “русской” части членов ЦК (более половины при всего лишь одной пятой части евреев) может смутить тех, кто на основе всяческих слухов и домыслов (а не фактов) проникся убеждением, что ЦК был в те годы чуть ли не целиком “еврейским”. Однако стоит сразу же заметить, что многие русские члены ЦК имели весьма малый вес… Среди русских членов ЦК было, пожалуй, только трое могущих “соперничать” с этими нерусскими – Бухарин, Рыков, Томский». А главного русского – Ленина – почему-то «забыл»…

Ну, 56% русских в ЦК (кто там был украинцем, я что-то не знаю) – это более чем нормально, их доля в населении империи по переписи 1897 года составляла 43%. А что большинство из них не могло соперничать с «нерусскими» – ну, что тут поделаешь? Вот, например, еще недавно в России почти все мало-мальски заметные мастера сатиры и юмора (исключая едва ли не одного Михаила Задорнова) были тоже «нерусские». Что было делать, объявить призыв в сатирики и юмористы каких-нибудь «двадцатипятитысячников» из русских?

Кожинов считает необходимым еще конкретнее представить состав ЦК (стр. 243-244): «В 1917 – 1922 годах в состав ЦК входили и играли в нем первостепенную роль “представители” таких народов или, точнее, стран, которые либо и фактически, и юридически отделились после революции от России, превратившись в самостоятельные государства, либо вообще никогда не принадлежали к ней, – “представители” Польши, Латвии, Литвы, Бессарабии (ставшей с 191 8-го и до 1940 года частью Румынии), Болгарии, Австрии: Ян Берзин, Феликс Дзержинский, Карл Радек (австрийский еврей). Христиан Раковский, Ян Рудзутак, Ивар Смилга, Петерис Стучка и т.п. Нельзя не сказать еще (об этом обычно забывают), что до 1922 года самостоятельными государствами (и даже нередко весьма враждебными!) являлись по отношению к России и Грузия с Арменией, и потому члены ЦК Сталин (Джугашвили), Орджоникидзе и Шаумян – так же, как и перечисленные выше лица – были тогда, по существу, эмигрантами, вершившими власть не в своей стране!»

Это уж вовсе мелочность. За исключением Радека и Раковского, все остальные названные лица были подданными Российской империи и просто не успели (и не хотели) ощутить себя чужими. Стоит вспомнить высказывание Ленина о том, что некоторые нацмены являются большими русскими великодержавниками, чем сами русские. К ликвидации независимости Грузии очень даже причастны были члены ЦК Сталин и Орджоникидзе.

Но цитируем дальше (стр. 244): «Дело не только в составе ЦК. Не менее или даже еще более “многозначителен” тот факт, что во главе – то есть именно на самых высоких постах – собственно “силовой” и карательной власти – ВЧК-ГПУ-ОГПУ – находились поляки Дзержинский и Менжинский, а также латыши Мартин Лацис и Якоб Петерс. И, наконец, третье: многие фактические “эмигранты” играли важнейшую роль и в Красной армии». Далее он перечисляет «иностранцев»-членов Реввоенсовета при фронтах Гражданской войны.

И еще (стр. 232): «Очень существенную роль сыграли в ходе гражданской войны так называемые “интернациональные отряды”, в которые, в частности, входили десятки тысяч приехавших ранее в Россию на заработки китайцев; они, например, в составе 10-й Красной армии подавляли восстание донских казаков». Известна также роль, которую сыграли интернациональные части при подавлении Кронштадтского мятежа.

Собственную охрану вождь мирового пролетариата доверил латышским стрелкам. И не зря: как сообщает Кожинов (стр. 214), «10 марта в обстановке строжайшей секретности Ленин переезжает – в сущности бежит, – из опасного Петрограда в Москву, и ему преграждает путь эшелон, переполненный анархически настроенными матросами; положение спасает сопровождающий беглецов вышколенный батальон латышских стрелков, без которых Ленин вообще едва ли уцелел бы в 1918-1919 годах».

И далее следует главный вывод (стр. 246): «Итак, из вышеизложенного, полагаю, ясно, сколь значительна была роль “иностранцев” в России 1917-1922 годов. Существовал своего рода единый “инородный” стержень, пронизывающий власть (в самом широком смысле этого слова) сверху донизу – от членов ЦК до командиров пулеметных отделений. И решусь утверждать, что без этого “компонента” большевики и не смогли бы победить, не сумели бы прочно утвердить свою власть».

Господи помилуй, но ведь это означает, что без «чужаков», без всех этих «инородцев» большевики не смогли бы спасти российскую государственность, без них Россия погибла бы!

Но нам, естественно, интересно еще выяснить, какова, по Кожинову, была роль в победе большевистского дела конкретно евреев. Выясняется, что у него в этом вопросе нет, в принципе, расхождений с выше цитированными авторами. Мы уже приводили его утверждение: «Роль евреев выросла до предела уже после разрушения Русского государства». Тем самым он подчеркивал, что евреи в Февральской революции не приняли существенного участия. Но, с другой стороны, эта фраза прямо указывает на огромное («предельное») участие евреев в последующих событиях – очевидно, Октябрьском перевороте и Гражданской войне. Это подтверждается идущей следом фразой (стр. 134) о «совершенно несоразмерном участии евреев во всем, что делалось после октября 1917 года». А  вот еще (стр. 182): «В составе “красной” власти в самом деле было исключительно много иудеев или, точнее, евреев». Вот и вовсе обрывок фразы (так говорят о чем-то само собой разумеющемся) (стр. 248): «обилие евреев в тогдашней власти».

Чтобы их роль в той сверхкризисной ситуации стала еще яснее, Кожинов приводит два важных свидетельства. Одно из них (стр. 269) – это «фрагмент из недавно впервые изданных воспоминаний российского дипломата Г.Н. Михайловского – человека, которого опять-таки абсолютно нельзя заподозрить в “антисемитизме”, ибо он сформировался в той среде, где высшим моральным авторитетом были люди типа Короленко… Во время гражданской войны Г.Н. Михайловский много скитался по России и не раз имел дело с ЧК. Он рассказывает, в частности, как в 1919 году еврейка-чекистка “с откровенностью объяснила, почему все чрезвычайки находятся в руках евреев: “Эти русские – мягкотелые славяне и постоянно говорят о прекращении террора и чрезвычаек, – говорила она мне... – Мы, евреи, не даем пощады и знаем: как только прекратится террор, от коммунизма и коммунистов никакого следа не останется...”»

А вот свидетельство еще более весомое (стр. 277): «Более конкретные суждения о „закономерности“ прихода в революционную власть „чужаков“ не раз высказывал Ленин. Наиболее ясно и резко он поведал об этом в одном личном разговоре, состоявшемся в конце июля – начале августа 1918 года, когда уже во всю разразилась гражданская война: “Русский человек добр, – говорил Ленин. – Русский человек рохля, тютя... У нас каша, а не диктатура... если повести дело круто (что абсолютно необходимо), собственная партия помешает: будут хныкать, звонить по всем телефонам, уцепятся за факты, помешают. Конечно, революция закаливает, но времени слишком мало”».

Кожинов так комментирует слова вождя: «Предвижу негодование многих читателей по этому поводу: вот, скажут они, чудовищная постановка вопроса — вместо “добрых” русских надо поставить во главе “чужаков”, которые будут расправляться без колебаний! Подобное восприятие вполне естественно, но необходимо понять, что объективная историческая задача состояла все же не в некоем самоцельном подавлении всяческого сопротивления революционной власти, а  в создании государства, – в частности, в преодолении начавшегося после Февраля распада страны. Выше было показано, что десятки тысяч русских офицеров именно поэтому стали служить большевистской власти; они убеждались на опыте, что ни белые, ни, тем более, “зеленые” – то есть предводители народных бунтов – фатально не могут возродить в России государство...» (понятно, что слова «государства» и «русских офицеров» выделены не мной).

Но ведь все равно – жутко обидно (стр. 246): «Такая постановка вопроса, конечно же, вызовет у многих и недоумение, и гнев: что ж, выходит, судьба России не могла быть решена без “иностранного” участия? Неужели русские сами, без “чужаков”, не могли преодолеть охватившие страну всеобщую смуту и междоусобие?» Чтобы сгладить обиду, он приводит ряд примеров из «мировой истории» (стр. 246-248). Но из «мировой истории» он наскреб только два, и не самых удачных, примера: французов, признавших своим императором корсиканца Бонапарта, и англичан, призвавших в 1689 году в свои короли голландского правителя Вильгельма Оранского.

Более убедительные примеры он приводит из истории самой России: призвание в 862 году на княжение варягов, избрание московским народом в 1610 году на царствование польского королевича Владислава, массовое приглашение в Россию иностранцев Петром 1, большое число иностранных имен в ближайшем окружении Николая 1, что он связывает с восстанием декабристов.

Объяснение этому явлению он дает следующее (стр. 248): «Острое и как бы неразрешимое столкновение тех или иных сил внутри страны, внутри нации, – сил, каждая из которых отрицает право остальных на власть, – приводит к приглашению каких-либо „варягов“. И в свете предложенного экскурса в историю громадная роль „чужаков“ в эпоху смуты, начавшейся в 1917 году, предстает, полагаю, не как нечто противоестественное».

Ну, так это ж замечательно (с точки зрения реабилитации «чужаков»): русский почвенник окончательно убедил нас в том, что в русской смуте 1917 года «чужаки» сыграли спасительную роль, предотвратив, остановив взаимоистребление русскими друг друга. Сами русские, без царя-батюшки или каких-нибудь варягов, управлять собой не могут. Заметим: несмотря даже на то, что в этот раз они царя сами и прогнали.

Кстати, мысль о том, что русский народ сам собой управлять не может, не случайна, ее в разной форме высказывали самые разные русские мыслители. Собственно, ее поддерживают все те, кто утверждает, что русским единственно подходит традиционное общество, а это – весь громадный, почти уже двухвековой слой славянофилов, «черносотенцев» и нынешних последователей тех и других – русских почвенников.

Шульгин, хоть и не относился к этому течению, но тоже считал [14, стр. 122]: «Для русских наивыгоднейшая форма общежития есть Вожачество. К такому вожачеству (в форме ли монархии, диктатуры или иной) русские, понявшие свою истинную природу, будут стремиться» (выделено Шульгиным). Все верно: это и есть первый признак традиционного общества. Оно потому так и называется, что этому обществу уже миллионы лет, более того, оно унаследовало свою структуру, свои обычаи еще от животной стаи, которая руководилась Вожаком, и потому можно считать, что этому обществу уже сотни миллионов лет, и его законы заложены в нас генетически. Понятно, насколько трудно человеку вырваться из-под их власти. Всего несколько сот лет назад некоторым народам, начиная с англичан, удалось это сделать. Русские не смогли достичь этого и сегодня.

Если они считают для себя «наивыгоднейшей формой общежития Вожачество» – ради Бога, их дело. Но тогда оказывается закономерным, что каждый раз, когда русские остаются без вожака, они сами себе ладу дать не могут. Потому, очевидно, в их истории столь много случаев, когда им, лишившись вожака, приходилось для наведения порядка в своем отечестве призывать «чужаков». То есть у них так: или вожак – или «чужак». Но тогда не обижаться надо, а благодарить «чужаков».

Поэтому нет ничего удивительного в том, что, как просвещает нас Шафаревич, англичане, французы, немцы в соответствующих ситуациях формировали «Малый Народ» из своей среды, а русские без евреев (или, в варианте Кожинова, без «чужаков») обойтись не могли. Это цена за то, что русские, в отличие от названных европейских народов, оставались народом глубоко традиционным и, если верить Шафаревичу, Кожинову и прочим почвенникам, народом, не желающим со своей традиционностью (девственностью?) расставаться.

Даже Кара-Мурза понимает эту слабость традиционного общества [40, т.1, стр. 131]: «Это яркое выражение свойства той государственности, которая возникает в традиционном обществе: постепенная утрата легитимности может доходить до такой степени, когда все защитные силы „организма государства“ иссякают полностью, моментально и как бы необъяснимо». Он еще раз подчеркивает, что это свойство «характеризует любое традиционное общество».

Кара-Мурза привел также множество прекрасных примеров, особенно из дневника Михаила Пришвина, как крестьянские общины, оставшись без палки стоящей над ними власти, не могут наладить свою жизнь. В демократическом обществе нет вожака, а есть избираемые и потому сравнительно легко сменяемые руководители. И, что еще более важно, в этом обществе на разных уровнях имеется множество самоуправляемых ячеек, внутренняя организация которых сохраняется и после потери верховного управления (более подробно об этом см. главу 20 1-го тома). Потому в современном (демократическом) обществе кризис верховной власти, как правило, не переходит во всеобщую катастрофу.

Ну так, ребята, в жизни за все приходится платить – за сохранение девственно-традиционного образа жизни (как и просто девственности) тоже.

Подведем промежуточный итог нашему изложению. По Кожинову и Кара-Мурзе решающую роль в двойном спасении России – от самоуничтожения в хаосе «русского бунта» и от перехода на западный путь развития – сыграли евреи. Изобиловавшие в партии большевиков количественно и занявшие в ней командные высоты, они придали ей необходимую жесткость и волю к победе.

Неправда ли, версия замечательная? Особенно она должна понравиться евреям: с них (с нас) снимается вина в уничтожении российской государственности, напротив, они оказываются ее спасителями. А русские антисемиты теперь должны сменить свой известный лозунг на другой: «Береги жидов – спасай Россию!».

Жаль только, что не все юдо-озабоченные русские мыслители эту версию разделяют: те, которые большевиков считают не спасителями, а погубителями России, естественно, и еврейских большевиков зачисляют в губители. А поскольку евреи в большевистской партии играли большую, а по мнению многих – и заглавную роль, сами понимаете… Ну, что ж, посмотрим, как оценивают роль в Октябрьском перевороте титульного народа и главного, уж не обессудьте, нетитульного – евреев, русские мыслители самых разных направлений.

Начнем, пожалуй, с того же Кожинова. В 1989 году он заявлял [76]: «У меня нет никаких сомнений, что революция была, конечно же, русской и народной. В ней выразился порыв людей из самых разных слоев народа к идеалам справедливости и братства».

А вот мнение на этот счет русского философа и богослова Льва Карсавина, частично приводившееся уже в главе 18: «Необходимо покончить с глупою сказкою (или с новым „кровавым наветом“ – все меняет свои формы, даже клевета), будто евреи выдумали и осуществили русскую революцию. Надо быть очень необразованным исторически человеком и слишком презирать русский народ, чтобы думать, будто евреи могли разрушить русское государство. Историософия, достойная атамана Краснова, и, кажется, позаимствованная им у Дюма-отца, который тоже обвинял в устройстве французской революции графа Калиостро!»

Олег Будницкий приводит [13, стр. 11-12] точку зрения бывшего заведующего колчаковского бюро печати, а затем одного из видных «сменовеховцев» Николая Устрялова. В статье, опубликованной в эмиграции в 1921 году, то есть, когда еще шла Гражданская война, он писал: «Нет, ни нам, ни „народу“ неуместно снимать с себя прямую ответственность за нынешний кризис – ни за темный, ни за светлый его лики. Он наш, он подлинно русский, он весь в нашей психологии, в нашем прошлом… И если даже окажется математически доказанным, как это ныне не совсем удачно доказывается подчас, что девяносто процентов русских революционеров – инородцы, главным образом евреи, то это отнюдь не опровергает чисто русского характера движения. Если к нему и прикладываются „чужие“ руки, – душа у него, „нутро“ его, худо ли, хорошо ли, все же истинно русское – интеллигентское, преломленное сквозь психику народа».

Будницкий добавляет: «Устрялов, говоря об идейных корнях русской революции, указывал на причудливо преломленный дух славянофильства, чаадаевский пессимизм, герценовский революционный романтизм, якобинизм ткачевского „Набата“ и даже печеринскую „патриотофобию“ с достоевщиной „от Петруши Верховенского до Алеши Карамазова“. А марксизм 90-х годов, руководимый теми, не без яда замечал Устрялов, кого мы считаем теперь носителями подлинной русской идеи – Булгаковым, Бердяевым, Струве?»

А вот в случайной статье [77] попалась выдержка из воспоминаний барона Петра Врангеля, последнего главнокомандующего Белой армии: «В этом позоре было виновато не одно безвольное и бездарное правительство. Ответственность с ним разделяли военачальники и весь русский народ…» И тоже – никакого упоминания о евреях…

Василий Маклаков, правый кадет, последний посол России во Франции, обсуждая с Василием Шульгиным «еврейский вопрос», писал [3, стр. 402-403]: «Наблюдая развитие русской революции, я мог бы Вам сказать то, что сказал Лаплас Наполеону о Боге: „Для объяснения того, что происходит в мире, я не нуждался в этой гипотезе“, точно также, для того, чтобы понять, как развилась революция в России, мне вовсе не нужно было говорить об еврейском вопросе; его роль настолько второстепенна, что я убежден, что если вычеркнуть даже всех евреев, то в главных чертах революция совершилась бы точно таким же способом, как она совершилась».

И еще (стр. 412): «Это вовсе не значит, что он («еврейский вопрос») никакой роли в событиях не играл и притом роли отрицательной, а просто, что сравнительно с общими причинами катастрофы, эта причина была поистине квантитэ нэглижабль». Последнее французское выражение означает «пренебрежимо малая величина».

И далее Маклаков приводит наглядный пример: «Представить себе, что мы стали бы разбирать, почему человек заболел холерой, когда он жил в абсолютно гигиенических условиях. Помнится так было со смертью П. И. Чайковского, и вот оказалось, что однажды он вычистил зубы некипяченой водой и все поняли, что именно в этом причина болезни; но если бы заболел человек, живущий в грязи, среди больных, систематически евший сырые фрукты и пивший сырую воду; стали бы мы указывать, что причина болезни то, что он чистит зубы некипяченой водой?» То есть, если Россия жила в условиях отсутствия элементарной социальной гигиены, нечего искать причины ее социального катаклизма в еврейской «сырой воде».

Даже Шафаревич признает [30, глава 8]: «Мысль, что “революцию делали одни евреи”, бессмыслица, выдуманная, вероятно, лишь затем, чтобы ее было проще опровергнуть. Более того, я не вижу никаких аргументов в пользу того, что евреи вообще “сделали” русскую революцию, то есть были ее инициаторами, хотя бы в виде руководящего меньшинства».

После такого заявления, да еще из уст автора «Русофобии», дальнейшее обсуждение вопроса об участии евреев в Русской революции вообще теряет смысл: все остальное на этом фоне – мелочи.

Но я приберег еще «на закуску» мнение на этот счет патриота-тяжеловеса. Солженицын сообщает [5, том 2, стр. 28-29], что уже 20 марта Временное правительство приняло постановление, которым было отменено около 150 статей антиеврейских законов. Поэтому нет ничего удивительного в том, что (стр. 37) «Евреи встретили Февральскую революцию восторженно». И далее (стр. 41): «Еврейское общество в России вполне получило от Февральской революции – все, за что боролось – и Октябрьский переворот действительно был уже никак не нужен ему, кроме той головорезной части еврейской секулярной молодежи, которая со своими русскими братьями-интернационалистами накопила заряд ненависти к русскому государственному строю…»

Известно, от добра добра не ищут, поэтому (стр. 72-73): «Чем ближе к Октябрьскому перевороту, чем явственнее росла большевистская угроза, – тем еврейство… становилось все более оппозиционным к большевизму. – Это уже перетекало и на социалистические партии, и многие еврейские социалисты в дни Октябрьского переворота были активно против него… И надо отчетливо сказать, что и Октябрьский переворот двигало не еврейство… Нам, в общем, правильно бросают: да как бы мог 170-миллионный народ быть затолкан в большевизм малым еврейским меньшинством? Да, верно: в 1917 году мы свою судьбу сварганили сами, своей дурацкой головой – начиная и с февраля и включая октябрь-декабрь. До Октябрьского переворота большевизм не был сильным течением среди евреев».

Это вновь и вновь у него повторяется, например (стр. 100): «Нет, не евреи были главной движущей силой Октябрьского переворота. Более того, он вовсе не нужен был российскому еврейству, получившему свободу в полноте – в период именно Февраля».

Дело не ограничивалось пассивным неприятием евреями большевизма (стр. 73): «Немало евреев было в юнкерах инженерной школы, защищавшей Зимний дворец 25 Октября: в воспоминаниях участника защиты Синегуба то и дело мелькают еврейские фамилии, и сам я знал, по тюрьме, одного такого инженера». Комендантом Зимнего дворца во время его штурма был Петр (Пинхус) Рутенберг, впоследствии – электрофикатор Палестины.

Естественно, были евреи и на другой стороне. Более того (стр. 77): «Троцкий явился единовластным руководительным гением Октябрьского переворота… Трусливо скрывавшийся Ленин ни в чем существенном в переворот не вложился». Никто и не собирается отрицать активное участие евреев в Октябрьском перевороте и в последовавшей за ним Гражданской войне. Все дело – в масштабах и формах этого участия. Обо всем этом – в свое время. Но Ленина Солженицын зря оклеветал – трусом он вообще не был, и переворотом руководил он.