Евреи и «Советский проект», том 2 «Русские, евреи, русские евреи»

Часть 5. Евреи в Октябре и немного позже

Глава 28.

Но уж в ЧК-то точно они над русскими людьми измывались?

Все в России делалось русскими руками, с русского согласия,

сами и хлеб сеяли, сами и веревки намыливали

Юрий Нагибин, «Темнота в конце туннеля» 

Как и многие другие антисемитские мифы, этот тоже во многом обязан своим происхождением Шульгину. Вот он описывает [14, стр. 85-88], что произошло, когда 18 августа 1919 Добровольческая армия заняла Киев. «Раскрыли „чрезвычайки“. Огромная толпа во все часы дня стояла вокруг этих ужасных домов. Один за другим отрывали трупы, закопанные в чрезвычайкинских садах; к ним протискивались бледные непередаваемые люди, искавшие в этих поруганных телах своих близких… Кто все это сделал? В ответ шелестела народная молва: „Жиды“. Насколько справедливо было такое объяснение? Не до конца справедливо, но „достаточно“ справедливо». Одно «доказательство» есть.

Далее, в Киеве существовал «Клуб русских националистов», куда входили представители русской интеллигенции и купечества. Чрезвычайка раздобыла относящийся еще к 1911 году список членов этого клуба «и всех, не успевших умереть или бежать, расстреляла… отсюда пошла молва, что „жиды расстреливают русских по списку“». Не знаю, считать ли это еще одним доказательством или присовокупить его к первому.

А главное доказательство вины евреев – вот оно: «Существует очень обстоятельное показание некоего Валера. Он (по его словам) по принуждению служил в Киевской чрезвычайке в 1919 году. После ухода большевиков он остался в Киеве. И был судим при Добровольцах. В его очень интересном показании перечислен состав чрезвычайки в период, который он сам называет „еврейским“. Если память мне не изменяет, из 25 человек было 23 еврея». Память Шульгина немного действительно подвела: в приведенном в приложении к книге тексте показаний этого человека названо 20 имен чекистов, из них 14 евреев, 3 русских, национальность еще 3-х точно не определена. Но это не столь существенно: 70% евреев – это тоже очень много.

Присмотримся, однако, к фигуре этого Валера (настоящая фамилия – Болеросов). Не говорится о том, какие функции он в чрезвычайке исполнял, какой приговор ему вынес суд. Весьма сомнительно утверждение, что он служил там «по принуждению». Большого доверия этот тип не внушает. Не рассказывал ли он следователям то, что, как он понимал, им хотелось услышать? Как бы то ни было, но показаний одного проходимца плюс «народной молвы» Шульгину оказалось достаточно, чтобы сделать вывод: «чрезвычайки были в Киеве густо окрашены в еврейские цвета».

Доказательства в этом деле были для Шульгина не так уж важны. В советских научных кругах ходила шутка: «Ничего, что кривая проведена по одной точке, зато она в точности соответствует теоретическим представлениям автора». И Шульгин написал (стр. 88): «Расстреливали „русских по списку“ евреи. Да, кровожадные жиды, наполнившие киевские чрезвычайки. Но если бы в этих местных чрезвычайках не было ни одного еврея, то и тогда все же эти расправы были бы делом еврейских рук по той причине, что коммунистическая партия, от лица которой все это делалось, во всероссийском масштабе руководилась евреями» (выделено Шульгиным).

В его небольшой по объему книге [14] можно насчитать с дюжину таких утверждений: «Белые не могли не понимать, что если выдернуть евреев из игры, то Красные рассыплются» (стр. 79). «Тот, кто в условиях борьбы Белых с Красными не был антисемитом, тот, значит, не ощущал сущности дела, ибо он не способен был понять факта, выпиравшего совершенно явственно: организующей и направляющей силой в стане Красных были евреи» (стр. 84). «Первенствующим сословием были евреи в Красном стане» (стр. 147). Такому исследователю и одной точки много, чтобы «провести кривую» – достаточно его убеждений.

Надо учесть еще одно обстоятельство. Киев тогда находился в пределах черты оседлости, где концентрация еврейского населения была намного выше, чем в целом по империи. Шульгин сообщает (стр. 86): «По переписи, произведенной в 1917 году, евреи в Киеве составляли 18% населения». К августу 1919 года, можно не сомневаться, процент этот заметно вырос, ибо евреи бежали от погромов в большие города, и бежали, кстати, под защиту советской власти (об этом – в следующей главе). Поэтому и участие их в органах ЧК в городе могло быть действительно значительным, хотя и не таким преобладающим, как Шульгин это изобразил.

Но другие авторы (соответствующего пошиба) без особых мудрствований переносят нарисованную им картину на всю Россию. Шафаревич пишет [30, глава 8]: «Из большинства мемуаров времен гражданской войны возникает странная картина: когда упоминаются деятели ЧК, поразительно часто всплывают еврейские фамилии — идет ли речь о Киеве, Харькове, Петрограде, Вятке или Туркестане. И это в то время, когда евреи составляли всего 1-2 процента населения Советской России! Так, Шульгин приводит список сотрудников Киевской ЧК: в нем почти исключительно еврейские фамилии. И рассказывает о таком примере ее деятельности: в Киеве до революции был “Союз русских националистов” — его членов расстреливали по спискам».

Человек говорит о «большинстве мемуаров времен гражданской войны», но приводит данные одного Шульгина! О той же книге Мельгунова умалчивает: как же, испортит картину! И так от автора к автору. Конечно, не мог не отметиться и наш «большой друг» [4, т. 2, стр. 203]: «В. В. Шульгин приводит „личный состав командных должностей в киевской чрезвычайке»“. Из 20 человек – трое русских, остальные евреи». Как можно видеть, Буровский не просто копирует информацию Шульгина – он подходит к делу творчески. Если у Шульгина речь идет просто о сотрудниках чрезвычайки, Буровский говорит уже о «командных должностях». Три человека не ясной национальности зачислены в евреи. О том, что эта чрезвычайка одна из многих, не упоминается. А зачем: так картина получается рельефнее!

Буровский пишет еще о Петроградской ЧК: «На одного русского, поверьте на слово, там приходится два латыша и пять евреев». Не верим мы вам на слово, господин хороший, – не тот вы человек, которому можно верить. Почему, приводя данные о Киевской чрезвычайке, вы даете ссылку на работу Шульгина, а откуда взяли информацию о Петроградской, скромно умалчиваете?

А вот еще об одной ЧК: «В Ярославле чекисты (на 90% евреи) убивали мальчиков в гимназических фуражках: „чтобы не вырос еще один русский интеллигент“. Дети перестали носить фуражки, и тогда чекисты стали определять подлежащих смерти по характерному рубчику под волосами: натирает фуражка, и натирает в определенном месте! Поймает коммунист русского ребенка, начинает щупать, и если нащупает – выстрел! Как ни поносили зверей-погромщиков, а что-то я не слыхал, чтобы евреев убивали… ну, допустим, по принципу: есть на заду следы хедеровской розги – надо стрелять. Или что-нибудь в этом духе. Смеетесь? Но ведь детей-то убивали».

А мы все равно смеемся, ибо такого вранья и у Мюнхаузена не найдешь. Есть, правда, у господина Буровского достойный конкурент, из того же цеха русских юдо-озабоченных. Вот что можно прочесть у Кара-Мурзы [40, т. 1, стр. 284]: «В Испании преследования республиканцев после войны стоили народу почти стольких же жертв, как и боевые действия. По деревням на крышах домов республиканских солдат сидели в ожидании их тайного возвращения засады фашистов. Сидели год за годом, иногда уже сыновья „первой смены“ караульщиков. Эти юноши мало знали о войне, но выслеживали тех, кто должен был вернуться – уже стариком». Комментировать этот бред нет смысла.

Но мы отвлеклись. Информация о Ярославской ЧК имеет ссылку – на книгу Владимира Солоухина, о которой Кожинов писал (см. главу 26): «Что касается „информации“, предлагаемой в книге „При свете дня“, остается только руками развести – откуда такое берется?!». Она вся нашпигована чудовищными измышлениями, не только о евреях. Но наш «друг», как мы уже знаем, человек не брезгливый: помните, он воспроизвел даже «информацию» о том, что во время геноцида армян во главе турецкого государства стояли евреи. А вот о книге Мельгунова [89] «Красный террор» Буровский, как и Шафаревич, понятия не имеет. Ну что поделаешь – не попадалась она историку. Может быть, он даже не слышал о ней…

Что ж, расскажем о ней несколько подробнее мы. Прежде всего – о ее авторе. Он не политик как Шульгин, не писатель, как Солоухин и не советский кандидат исторических наук как Буровский. Он, как сказано в послесловии к книге, – «историк, и отнюдь не рядовой исследователь, а профессионал высокого класса», успевший за первые полтора десятилетия ХХ века зарекомендовать себя как автор многочисленных трудов и особенно как участник целого ряда знаменитых коллективных изданий и редактор одного из лучших исторических журналов.

Разницу между этим русским историком-профессионалом и некоторыми советскими кандидатами исторических наук лучше всего можно передать старым анекдотом. Девочка спрашивает папу, кто такой Карл Маркс. Тот отвечает – экономист. На что девочка говорит: а наша тетя Рива – старший экономист! Мельгунов, в отличие от известного нам советского «старшего историка», занимался не пересказом бредовых измышлений, а тем, что и является главной задачей профессионального историка, – изысканием первоисточников. Понятно, в те годы и в тех условиях это была весьма нелегкая и просто опасная работа, и потому книга его, вероятно, не свободна от неточностей и преувеличений, но от бредовых измышлений – свободна точно. Несмотря на ее ужасное содержание, автор не давал воли эмоциям. Небольшая по объему (200 стр.), книжка содержит огромный массив фактов, практически не обработанных и едва систематизированных. Автор торопился зафиксировать и довести до сведения общественности ужасающие факты.

Приведем из предисловия к книге характеристику большевистского («красного») террора (стр. 6): «Нельзя пролить более крови, чем это сделали большевики; нельзя себе представить более циничной формы, чем та, в которую облечен большевистский террор. Это система, нашедшая своих идеологов; это система планомерного проведения в жизнь насилия, это такой открытый апофеоз убийства, как орудия власти, до которого не доходила еще никогда ни одна власть в мире. Это не эксцессы, которым можно найти в психологии гражданской войны то или иное объяснение… Моральный ужас террора, его разлагающее влияние на человеческую психику в конце концов не в отдельных убийствах, и даже не в количестве их, а именно в системе». Именно этим – возведением в систему – отличался и террор достойных учеников большевиков – немецких нацистов.

Известно, что большевики силились представить свой террор ответом на «белый террор». Мельгунов, не отрицая наличия последнего, вместе с тем показывает принципиальную разницу между ними: «“Белый“ террор явление иного порядка – это прежде всего эксцессы на почве разнузданности власти и мести. Где и когда в актах правительственной политики и даже в публицистике этого лагеря вы найдете теоретическое обоснование террора, как системы власти? Где и когда звучали голоса с призывом к систематическим официальным убийствам? Где и когда это было в правительстве ген. Деникина, адмирала Колчака или барона Врангеля?»

Но главный вопрос, который интересует нас в данной главе – кто были проводники и исполнители красного террора? Чтобы попытаться найти ответ на него, я вынужден был заняться довольно нудным делом: провести «инвентаризацию» по национальностям упоминаемых в книге Мельгунова чекистов. И вот что из этого получилось.

В книге, кроме, естественно, Дзержинского, который назван (стр. 33) «истинным творцом и руководителем „красного террора“», около 30 раз упоминается Лацис, не менее 15 раз – Петерс, трижды Эйдук, дважды Бачулис, по одному разу – Португейс, Заковский, а также некая женщина-латышка. Об Эйдуке и Заковском специально отмечено, что они латыши. Почти все они характеризуются как особенно кровавые палачи и садисты.

О Лацисе сказано (стр. 34), что он «один из самых жестоких чекистов» и к тому же большой демагог. Он считал себя крупным теоретиком большевизма. Формулируя в «Известиях» новые законы гражданской войны, он писал (стр. 96), что разные там конвенции о пленных «смешны»: «Вырезать всех раненых в боях против тебя – вот закон гражданской войны». Чтобы родственники арестованных своими хлопотами (например, родители за несовершеннолетнего сына) не мешали «планомерной работе», он (стр. 167) «нередко спешил расстрелять тех, о которых ходатайствовали». Приводится (стр. 44) его знаменитая «программная» установка, опубликованная сразу в нескольких советских  изданиях, в том числе в «Правде»:  «Мы не ведем войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материала и доказательств, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны решить судьбу обвиняемого, в этом смысл и „сущность красного террора“».

А вот о работе ЧК на Дону, когда ею руководил Петерс (стр. 65): «…убивали и рубили на улицах и в домах офицеров… подожгли на углу Таганрогского проспекта и Темерицкой ул. военный госпиталь с тяжело ранеными и больными, не имеющими физических сил двигаться офицерами, и сожгли там до 40 человек…Прежде всего под подозрение было взято все казачье население… Очень часто сам (Петерс) присутствовал при казнях. Расстреливали пачками… Красноармейцы говорили, что за Петерсом всегда бегает его сын, мальчик лет 8-9, и постоянно пристает к нему: „папа, дай я“…». Надо понимать: дай я стрельну.

О Бачулисе, когда тот был комендантом концлагеря в Холмогорах (стр. 135): «В бытность комендантом Бачулиса, человека крайне жестокого, немало людей было расстреляно за малейшие провинности. Про него рассказывают жуткие вещи. Говорят, он разделял заключенных на десятки и за провинность одного наказывал весь десяток. Рассказывают, будто как-то один из заключенных бежал, его не могли поймать, и девять остальных были расстреляны. Затем бежавшего поймали, присудили к расстрелу, привели к вырытой могиле; комендант с бранью собственноручно ударяет его по голове, тот, оглушенный падает в могилу и его, полуживого еще, засыпают землей. Этот случай был рассказан одним из надзирателей».

Но латыши вносили еще коллективный вклад в большевистский террор. Мельгунов приводит (стр. 59) свидетельство из изданной на немецком языке книги А. П. Аксельрода, который «как очевидец рассказывает о поезде, курсировавшем в 1919 г. ежедневно по железнодорожной линиии Вологда-Череповец. Карательный отряд преимущественно состоял из латышей и матросов. Поезд останавливался на какой-нибудь станции и по своему усмотрению или доносу начинал производить обыски, реквизиции, аресты и расстрелы». А вот из поданной в Совнарком группой эсеров записки, описывающей методы подавления крестьянских волнений в Тамбовской губернии в 1919 году, то есть еще до антоновского восстания (восстание и было, видимо, реакцией на эти методы) (стр.98): «Необходимо отметить кровавую работу латышских отрядов, оставивших после себя долгую кошмарную память».

Вот еще интересная информация (стр. 177): «Только в одной В.Ч.К. (то есть в центральном аппарате) непосредственно служащих в 1919 г.  было более 2000, из них три четверти латышей. Латыши вообще занимают особое положение в учреждениях Ч.К. Они служат здесь целыми семьями и являются самыми верными адептами нового „коммунистического строя“. Это своего рода „чужеземная опричнина“ – в Москве Ч.К. называли „вотчиной латышей“. Бюллетень левых с.-р. так характеризует эту тягу к Ч.К. со стороны латышских элементов: „В Москву из Латвии в В.Ч.К. едут как в Америку, на разживу“. Латыши и латышки, зачастую не владея русским языком, ведут иногда допросы, производят обыски, пишут протоколы и т. д.»

В этой информации самое интересное то, что все описанное в последнем абзаце антисемиты, сделавшие юдофобию своей второй, а иногда и первой профессией, приписывают евреям. Об участии латышей в большевистском терроре они вспоминают только в тех случаях, когда нынешняя Латвия предъявляет Москве счет за «советскую оккупацию». Понятно: евреи для них враг постоянный, латыши – по случаю.

Из других героев ЧК по меньшей мере четырежды упоминается Атарбеков. Вот в каком контекстте упоминается его имя (стр. 75): «Приехавший из Батума в Константинополь беженец передает свои впечатления корреспонденту „Руля“ о первых днях занятия большевиками Тифлиса. В первый день город был отдан „на поток и разграбление“: „Наш собеседник видел в ту же ночь огромную гекатомбу из 300 трупов, сваленных в ужасную кучу у Соборной площади. Все стены вокруг были забрызганы кровью, так как казнь, очевидно, была произведена тут же. Тут были и женщины и мужчины; и старцы и дети; и штатские и офицеры; и грузины и русские; и рабочие и богачи“. Здесь действует знаменитый Петерс, усмиритель Северного Кавказа Атарбеков и не менее известный матрос Панкратов». В другом месте (стр. 144) Атарбеков назван среди «высших чинов ЧК», которые не брезговали «производить убийства своими руками». Описано, какие методы убийства были для каждого из них излюбленными, «Атарбеков в Пятигорске употреблял при казни кинжал». И еще (стр. 122): «Рузского рубил кинжалом сам Атарбеков – руководитель Ч.К.» Рузский – генерал, в Мировую войну командующий Северным фронтом.

Мельгунов упоминает ряд лиц с «неоднозначными» фамилиями, национальность которых определить трудно. Например (стр. 121): «В Пензе председательницей Чека была женщина Бош, зверствовавшая так в 1919 г., что была даже отозвана центром». В Области Войска Донского и в Кубанской области в октябре 1920 года свирепствует (стр. 71) «особоуполномоченный В.Ч.К. по Северному Кавказу К. Ландер». В одном из уездов Белоруссии (стр. 101) «оперирует карательный отряд некоего Стока – он пытает допрашиваемых, зажимая пальцы рук дверьми». Некто Окрен назван (стр. 151) среди помощников коменданта Холмогорского концлагеря, которые на ночь вызывали к себе приглянувшихся женщин-заключенных. Отказ грозил расстрелом. Главой одного из отрядов карателей в Тамбовской губернии был (стр. 98) «16-летний мальчишка Лебский».

А вот особенно колоритная фигура (стр. 143): «Один из крупных чекистов рассказывал – передает авторитетный свидетель – что главный (московский) палач Мага, расстрелявший на своем веку не одну тысячу людей (чекист, рассказывавший нам, назвал невероятную цифру в 11 тысяч расстрелянных рукой Маги), как-то закончив „операции“ над 15-20 человеками, набросился с криками „раздевайся, такой сякой“ на коменданта тюрьмы Особого Отдела В.Ч.К. Попова, из любви к искусству присутствовавшего при этом расстреле. „Глаза, налитые кровью, весь ужасный, обрызганный кровью и кусочками мозга, Мага был совсем невменяем и ужасен “ – говорил рассказчик. „Попов струсил, бросился бежать, поднялась свалка и только счастье, что своевременно подбежали другие чекисты и скрутили Мага“…»

Некоторые подобные, «национально не индитифицируемые» фамилии нам будут встречаться и при описании чекистских «подвигов» на Украине. Кто-то из этих Бошей, Ландеров, Стоков, Окренов, Магов могут тоже быть латышами (Сток и Окрен – скорее всего), Бош – фамилия немецкая, Ландер мог быть евреем, немцем, латышом. О фамилии Лебский трудно что-то сказать. Маг – это, скорее всего, кличка, которая могла принадлежать и русскому палачу.

А были ли вообще чекисты из русских? Михаилу Сергеевичу Кедрову Мельгунов посвятил целый раздел («На Севере», стр. 59-62). Был одним из приближенных Дзержинского, членом коллегии ВЧК, начальником Особого Отдела ВЧК. У меня, правда, возникли сомнения насчет его происхождения. Просмотрел в интернете пару его биографий: папа – нотариус, брат даже вроде бы скрипачом был – м-да, подозрительно. Но, был бы евреем, где-то хоть намек да проскочил – уж антисемиты не упустили бы. Но вот, наконец, нашел у Костырченко [83, стр. 563]: «М. С. Кедров, выходец из московских дворян, большевик с 1901 года, ставший после революции видным чекистом и государственным деятелем, был расстрелян в 1941 году как „враг народа“».

Мельгунов о нем пишет: «прославился своей исключительной жестокостью». Свирепствовал на Дону, на Кубани, в Крыму, в Туркестане, в Воронеже и т. д., но особо отличился на Севере: «после него и по-своему знаменитый Эйдук, собственноручно расстреливавший офицеров, казался „гуманным“ человеком». Выездные карательные экспедиции Особого Отдела ВЧК – это его изобретение. За ним числятся расстрелы и потопления сотен офицеров на баржах. Организация самых страшных концлагерей на Севере – его рук дело. При нем Архангельск стал «городом мертвых».

Из других крупных фигур Мельгунов упомянул «члена петроградской Ч.К. Бокия, заместителя Урицкого». То есть он был заместителем председателя петроградской ЧК. В другом источнике Глеб Иванович Бокий назван «одним из самых активных создателей ГУЛАГа».

Имя «известного матроса Панкратова» уже упоминалось выше, как одного из организаторов чекистской резни в Тифлисе. О нем там же (стр. 75) сказано: «Это один из усмирителей Астрахани, перебравшийся в Баку, где им была уничтожена на о. Нарген „не одна сотня бакинских рабочих и интеллигентов“». Панкратов, видно, особенно поднаторел на расстрелах рабочих. В марте 1919 года в Астрахани произошла рабочая забастовка. Мельгунов пишет (стр. 50-51): «Десятитысячный митинг, мирно обсуждавший свое тяжелое материальное положение рабочих, был оцеплен пулеметчиками матросами и гранатометчиками. После отказа рабочих разойтись был дан залп из винтовок. Затем затрещали пулеметы, направленные в плотную массу участников митинга, и с оглушительным треском начали рваться ручные гранаты». Затем многие дни шли расправы: «Кровавое безумие царило на суше и на воде». Рабочих массами расстреливали, топили с кораблей. Потом спохватились – как же это рабочая власть – против рабочих, и для «отмазки» взялись за буржуев: «город опустел»…

Мельгунов пишет (стр. 107) о «„левом“ коммунисте Мясникове, убийце вел. князя Михаила Александровича». Это тот самый брат царя, в пользу которого Николай 11 отрекся от трона. Среди русских чекистов встречалось немало колоритнейших фигур. Например (стр. 98): «Председателем Районной Чрезвычайной Комиссии Тамбовского уезда состоял и до сих пор состоит А. С. Клинков, бывший крупный купец с. Токаревки, злостный банкрот, до Октябрьской революции занимавшийся спекуляцией, круглый невежда, взяточник и пьяница. В его руках находились жизни арестованных, и он расстреливал направо и налево». Или (стр. 178): «Бывший кучер в. кн. Владимира Александровича Пузырев, сделавшийся в Одессе следователем Ч.К.» (в. кн. – великий князь). А вот (стр. 179) еще фигура «В 1922 в Московском Революционном трибунале рассматривалось дело коменданта одного из провинциальных трибуналов Тарабукина, оказавшегося в прошлом своем бандитом. Тарабукин со своим помощником убил ювелира и присвоил себе ценностей на 20 миллионов». Другое дело, если бы «на дело Революции». Там же приведена аналогичная история об еще более крупном чекисте Косареве.

И вот еще целый ряд названных Мельгуновым фамилий чекистов, которые почти наверняка принадлежат русским: Захаров (стр. 27), Чугунов (стр. 51), Уранов (стр. 76), Чуфирин, Чумикин, Парфенов (стр. 98), Трунов, Мизикин (стр. 104), Морозов (стр. 111), Митяев (стр. 114), Романовский (стр. 119), Якимович, Михайлов, Трепалов (стр. 140), Емельянов, Жуков (стр. 141), Попов, Авдохин, Терехов, Асмолов, Никифоров, Угаров (стр. 143), Кудрявцев (стр. 146), Сараев (стр. 152), Сорин (стр. 154), Яковлев, Стасов, Островский (стр. 175), Климов (стр. 178), матрос Паньков (стр. 181), Михайловский (стр. 182).

А вот и дамы с русскими именами и фамилиями: «молодая девушка Вера Гребеннюкова („Дора“)» (стр. 139), «товарищ Люба» из Баку (стр. 142), «в Рыбинске есть свой „зверь“ в облике женщины – некая „Зина“» (стр. 143), «Конкордия Громова („товарищ Наташа“), подписывавшая сотнями смертные приговоры в Екатеринославе и организовавшая карательные экспедиции; Соловьева, одна из вдохновительниц севастопольских офицерских расстрелов в 1918 г.». (стр. 175). Обилие среди чекистов дам-палачей разных национальностей, часто подлинных изуверок, поражает.

Теперь перечислим чекистов с типично украинскими фамилиями: Саенко (стр. 105, 122 , 125. 126, 129, 138), Мирошниченко (стр. 123), Остапенко, Бондаренко (стр. 126), Калиниченко (стр. 129), Валявка (стр. 140), Нестеренко (стр. 144). Не слишком много для большой республики. Кто же правил чекистский «бал» на Украине? Очевидно, евреи, писал же Шульгин, что «чрезвычайки были в Киеве густо окрашены в еврейские цвета».

Но читаем Мельгунова (стр. 47): «На Украине, где свирепствовал сам Лацис, расстреляны были тысячи. Опубликованный в Англии отчет сестер милосердия русского Красного Креста для доклада Международному Красному Кресту в Женеве, насчитывает в одном Киеве 3000 расстрелов». По другим данным, сообщает автор, было расстреляно 12 000 человек. Данные относятся к 1919 году. И на стр. 114 снова читаем, что во главе Всеукраинской ЧК стоял «Лацис, истинный творец и осуществитель террора на Украине».

Когда реальные организации сопротивления большевистскому режиму были уже разгромлены, ЧК принялась за организацию фиктивных (стр. 180): «5-го декабря 1920 г. за подписью Дзержинского „Особым отделом“ был разослан специальный секретный приказ, в пункте пятом которого рекомендовалось „устройство фиктивных белогвардейских организаций в целях быстрейшего выяснения иностранной агентуры на нашей территории.“ Очевидно, в силу этого циркуляра сам Лацис был творцом гнусной политической провокации в Киеве с фальшивыми чилийскими и бразильскими консулами, набранными из чекистов, устраивавшими якобы побег за границу и затем передававшими спровоцированных лиц „революционному правосудию“ как контрреволюционеров».

Как интересно, все Лацис да Лацис, а у Шульгина о нем и слова нет. Может быть, Лацис руководил, а евреи исполняли? Но вот из отчета упомянутых выше сестер милосердия Красного Креста (стр. 143): «Когда я вспоминаю лица членов Чека: Авдохина, Терехова, Асмолова, Никифорова, Угарова, Абнавера или Гусига, я уверена, что это были ненормальные, садисты, кокаинисты – люди, лишенные человеческого облика». Надо полагать, чекисты перечислены в соответствии с их рангом в этом славном учреждении, и мы видим: 5 первых лиц носят русские фамилии, и только в конце появляется одна еврейская и еще одна – скорее немецкая.

Означает ли это, что проходимец Валер врал? Не обязательно. Вспомним, что писал Шульгин: «в его показании перечислен состав чрезвычайки в период, который он сам называет „еврейским“. То есть состав мог в разные периоды быть разным. Далее, Шульгин пишет (стр. 86) «Чрезвычаек было несколько: губернская, краевая и еще какие-то». А Мельгунов приводит данные из книги некоего Нилостонского, который «насчитал в одном Киеве 16 самых разнообразных Чрезвыч. Комиссий, из которых каждая выносила самостоятельные смертные приговоры».

Еще факт из отчета тех же киевских сестер милосердия (стр. 140): «В лунные, ясные летние ночи холеный, франтоватый комендант губ Ч. К. Михайлов любил непосредственно сам охотиться с револьвером в руках за арестованными, выпущенными в голом виде в сад». Из показаний еще одной из киевских сестер (стр. 153-154): «У чекистов была масса женщин. Они подходили к женщине только с точки зрения безобразий. Сорин любил оргии…» Далее следует описание развлечений чекиста.

А это Мельгунов цитирует «Новое Русское слово» (Нью-Йорк, 1924 год): «В Киеве в январе 1922 года была арестована следовательница-чекистка, венгерка Ремовер. Она обвинялась в самовольном расстреле 80 арестованных, преимущественно молодых людей. Р. была признана душевно больной на почве половой психопатии. Следствие установило, что Р. расстреливала не только подозреваемых, но и свидетелей, вызванных в Ч.К. и имевших несчастье возбудить ее больную чувственность… Один врач рассказывает о встреченной им в госпитале „Комиссарше Нестеренко“, которая, между прочим, заставляла красноармейцев насиловать в своем присутствии беззащитных женщин, девушек, подчас малолетних». Видно, среди палачей ЧК было немало, особенно среди женщин, сексуальных психопатов и садистов. Но вы следите за фамилиями героев?

Еще одно свидетельство (стр. 128): «Вот пытка в так называемой „китайской“ Чека в Киеве: «Пытаемого привязывали к стене или столбу; потом к нему крепко привязывали одним концом железную трубу в несколько дюймов ширины… Через другое отверстие в нее сажалась крыса, отверстие тут же закрывалось проволочной сеткой и к нему подносился огонь. Приведенное в отчаяние жаром животное начинало въедаться в тело несчастного, чтобы найти выход. Такая пытка длилась часами, порой до следующего дня, пока жертва умирала».

Этот метод пытки описан Оруэллом в его романе «1984». Возможно он его из книги Мельгунова и позаимствовал. В приведенном отрывке далее приводятся другие методы «восточных» пыток, применявшиеся в «китайской» Чека. Вероятно, в ней действительно подвизался кто-то из китайских «интернационалистов».

Как видим, национальный состав «специалистов» в киевских чрезвычайках был весьма пестрым, и среди них Мельгунов назвал всего двоих с возможно еврейскими фамилиями (Абнавер и Гусиг), и оба были на десятых ролях. Конечно, среди не названных им сотрудников 16 чрезвычаек (а это, видимо, сотни людей) были, очевидно, и другие евреи, но соотношение более-менее ясно, и оно никак не согласуется с утверждением Шульгина, что киевские чрезвычайки «густо окрашены в еврейские цвета»…

Ну, а как обстояло дело в других крупных центрах Украины? Многие страницы  книги Мельгунова посвящены зверствам коменданта Харьковской ЧК Саенко. Например (стр. 123): «Излюбленный способ Саенко: он вонзал кинжал на сантиметр в тело допрашиваемого и затем поворачивал его в ране». Стр. 125: «Маленького роста, с блестящими белками и подергивающимся лицом маньяка, бегал Саенко по тюрьме с маузером со взведенным курком в дрожащей руке». Стр. 126: «У края вырытой могилы люди в одном белье или совсем нагие были поставлены на колени; по очереди к казнимым подходили Саенко, Эдуард, Бондаренко, методично производили в затылок выстрел, черепа дробились на куски, кровь и мозг разбрызгивались вокруг, а тело падало бесшумно на еще теплые тела убиенных. Казни длились более трех часов». Стр. 129: «Специальностью Харьковской Чека, где действовал Саенко, было, например, скальпирование и снимание перчаток с кистей рук».

И еще (стр. 138-139): «Перед нами прошел уже садист в полном смысле слова – харьковский Саенко. Несколько слов о его помощнике – матросе Эдуарде, рассказывает Карелин: знаменит был тем, что, дружески разговаривая с заключенным, смеясь беззаботным смехом, умел артистически „кончить“ своего собеседника выстрелом в затылок». Эдуард мог быть и евреем, но еврей не мог быть матросом…

Но трудились в харьковских чрезвычайках и евреи. Вот об известном нам герое говорится (стр. 123): «Все истязания Саенко производил в кабинете следователя „особого отдела“, на глазах Якимовича, его помощников и следователя Любарского». Любарский, о котором больше ничего не сказано, мог быть евреем. И еще о методах допросов в той же, видимо, чрезвычайке (там же): «Следователи Мирошниченко, бывший парикмахер, и Иесель Манькин, 18-летний юноша, были особенно настойчивы. Первый под дулом револьвера заставил прислугу Канишеву „признать себя виновной в укрывательстве офицеров“, второй, направив браунинг на допрашиваемого, говорил: „от правильного ответа зависит ваша жизнь“». Иесель Манькин, очевидно, еврей.

А вот еще о харьковской ЧК (той же, где орудовал Саенко, или другой, не известно): «Мы указывали и на действительно ужасающую простоту в документах, относящуюся к расстрелу в Харьковской Ч.К, Здесь чекисты Португейс и Фельдман расстреливали в 1919 г. уже без всяких протоколов: просто-на-просто делали чернильным карандашом лаконические и крайне небрежные записи: „Баеву как неисправимую преступницу, расстрелять“». В примечании сказано: «Кстати об этой  17-летней Баевой. Ее неисправимость заключалась в третьей краже. Утверждают свидетели, что Баева в действительности была расстреляна за то, что обозвала Стеклова „жидом“».

Кто такой этот Стеклов, не говорится, но зачислим и его в чекисты-евреи. Итого мы, при всех натяжках, имеем в Харькове четырех чекистов с предположительно еврейскими фамилиями. Ни один из них в начальниках не ходит, видно, все – следователи.

Перенесемся в славный украинский город Одессу (стр. 139): «…зверем изображает осведомленный в одесских делах Авербух председателя местной Чеки Калиниченко. О его „причудах“ и диких расправах рассказывали целые легенды: однажды во время празднования своих именин К. приказал доставить из тюрьмы „трех самых толстых буржуев“. Его приказ был исполнен, и он в каком-то пьяном экстазе тут же убивает их из револьвера». А вот о другом герое (стр. 144): «Ровер в Одессе убивает в присутствии свидетеля некоего Григорьева и его 12-летнего сына». Кто этот Ровер по национальности – Бог его знает, но на еврейскую фамилия не похожа.

Мельгунов цитирует (стр. 139) изданную по горячим следам, в 1920 году в Кишиневе (тогда уже и еще не советском), книгу Авербуха «Одесская чрезвычайка»: «Мне как-то раз пришлось посетить кафе „Астра“ по Преображенской улице, посещаемое исключительно советскими служащими. И здесь мне совершенно неожиданно пришлось выслушать рассказ известного палача „Васьки“ о том, как он расправился с двумя буржуями, как они корчились и метались в предсмертных судорогах, как они целовали у него руки и ноги и как он все-таки исполнил свой революционный долг».

А вот из той же книжки совсем экзотический герой (там же): «Среди одесских палачей был негр Джонстон, специально выписанный из Москвы. Джонстон был синонимом зла и изуверств. Сдирать кожу с живого человека перед казнью, отрезать конечности при пытках и т. п. – на это способен был один палач негр Джонстон». Мельгунов спешит поправить Авербуха: не один Джонстон творил подобные зверства: «С Джонстоном могла конкурировать в Одессе лишь женщина-палач, молодая девушка Вера Гребенюкова („Дора“). О ее тиранствах также ходили легенды. Она „буквально терзала“ свои жертвы: вырывала волосы, отрубала конечности, отрезала уши, выворачивала скулы и т. д.».

И далее (стр. 142): «А вот другая одесская „героиня“, о которой рассказывает очевидец: 52 расстрелов в один вечер. Главным палачом была женщина-латышка с звероподобным лицом; заключенные ее звали мопсом. Носила эта женщина-садистка короткие брюки и за поясом обязательно два нагана».  

Дама эта была не единственной представительницей латышских чекистов в Одессе (стр. 182): «В Одессе образовалось новое филиальное отделение В.Ч.К.,.. прямое назначение которого – заграничный шпионаж и внутренняя борьба с военной контр-революцией. Во главе этого учреждения стоит член коллегии Одесской Губчека и член Особого Отдела Вечека „знаменитый“ Заковский (латыш). Громкий и весьма ответственный пост „Резидента Бессарабии, Польши и Галиции“ занимает московский чекист, специально командированный в Одессу, как „спец“, Михайловский».

Но не может же быть, чтобы в Одессе не было чекистов-евреев. Вот, читаем (стр. 144): «Одесский Вихман расстреливает в самих камерах по собственному желанию, хотя в его распоряжении было 6 специальных палачей». Из этого можно сделать вывод, что Вихман был начальником одной из одесских чрезвычаек.

А вот еще один герой из уже известной нам книги Авербуха «Одесская чрезвычайка» (стр. 115): «Получен был донос о конт-революционной деятельности некоего Арона Хусида, без точного указания его местожительства. В тот же день, согласно справкам адресного стола по предписанию следователя Сигала арестовано было 11 человек, носящих фамилии Хусид (Одесса же!). И после недельного следствия над ними и различных пыток, несмотря на то, что обвинялось одно лицо, казнены были два однофамильца Хусид, так как следствие не могло точно установить, кто настоящий контрреволюционер». Как славно, почти по-семейному: еврей-чекист пытает и расстреливает (или отдает об этом распоряжения) других евреев, большинство из которых ни в чем не виновно, и даже рассказывает об этом тоже еврей…

Итак, среди украинцев, русских, латышей, одного даже негра и Бог знает кого еще, Мельгунов назвал двух чекистов с предположительно еврейскими фамилиями. И это в Одессе!

И еще об одном губернском городе Украины поведал Мельгунов (стр. 140): «В Екатеринославе некий Валявка, расстрелявший сотни „контр-революционеров“,  имел обыкновение выпускать „по десять-пятнадцать человек в небольшой, специальным забором огороженный двор. Затем Валявка с двумя-тремя товарищами выходил на середину двора и открывал стрельбу. В том же Екатеринославе председатель Ч. К. „тов. Трепалов“ ставил против фамилий, наиболее ему понравившихся, сокращенную подпись толстым карандашом „рас“, что означало – расход, т. е. расстрел». Сюда надо добавить еще упоминавшуюся выше „Конкордию Громову“ („товарищ Наташа“), подписывавшую сотнями смертные приговоры в Екатеринославе».

Екатеринослав – это нынешний Днепропетровск. А Валявка был вовсе не «некий», а председатель самой главной екатеринославской ЧК. О нем у нас еще будет речь в главе 30. А Трепалов, видимо, возглавлял другую из чрезвычаек Екатеринослава.

Итак, из 35 геройствовавших в Украине чекистов, которых назвал Мельгунов, при всех натяжках к евреям можно отнести 8. Это составляет 23 %. Но это же Украина – бывшая черта оседлости! Из этих восьми только один (Вихман в Одессе) руководил, видимо, одной из чрезвычаек, остальные были рядовыми следователями. На ведущую роль евреев в ЧК Украины это как-то не похоже.

А кого из евреев-чекистов отметил Мельгунов за пределами Украины? Самой крупной фигурой из них был председатель петроградской ЧК Урицкий. Мельгунов вспоминает о нем много раз, но, в основном, в связи с его убийством другим евреем – Канегиссером. А для характеристики его деятельности он приводит (стр. 38) следующую запись из дневника некоего Маргулиса: «Секретарь датского посольства Петерс рассказывал… как ему хвастался Урицкий, что подписал в один день 23 смертных приговора». И добавляет от себя: «А ведь Урицкий был одним из тех, которые будто бы стремились „упорядочить“ террор…» Об этом его стремлении приходилось читать и в других источниках. «Упорядочить» означало, очевидно, очистить ЧК от уголовников, откровенных садистов и психопатов, но террор остался бы террором.

Мельгунов мельком упомянул также (стр. 188) «одного из видных чекистов Мороза». Что Мороз был евреем, мне известно из других источников.

Третьим по значимости из упомянутых им лиц (стр. 141-142) была «Ревекка Пластинина (Майзель), бывшая когда-то скромной фельдшерицей в одном из маленьких городков Тверской губ». Вот ее характеристика: «Эта безумная женщина, на голову которой сотни обездоленных матерей и жен шлют свое проклятье, в своей злобе превзошла всех мужчин Всероссийской Чрезвычайной Комиссии. Она вспоминала все маленькие обиды семьи мужа и буквально распяла эту семью… Жестокая, истеричная, безумная, она придумала, что ее белые офицеры хотели привязать к хвосту кобылы и пустить лошадь вскачь, уверовала в свой вымысел, едет в Соловецкий монастырь и там руководит расправой вместе со своим новым мужем Кедровым… В Архангельске Майзель-Кедрова расстреляла собственноручно 87 офицеров, 33 обывателя, потопила баржу с 500 беженцами и солдатами армии Миллера и т. д.»

А всего на совести этой безумной «сладкой парочки» (Кедров-Майзель), видимо, тысячи погубленных душ. Между прочим, семья первого мужа Ревекки, которую она «буквально распяла», была еврейская семья. Вспомним еще одесского следователя Сигала, который пытал и расстреливал Хусидов. Это иллюстрация к утверждениям антисемитов, что евреями в революции двигало чувство мести к русским.

Мельгунов упоминает еще «чекиста Фридмана» из Екатеринодара (Краснодара) и тюменского следователя Гольдина, каждый из которых по-своему хорош… и все. То есть за пределами Украины он назвал 5 евреев-чекистов. Вместе с восьмеркой в Украине их 13 человек. Всего в его книге поименно названо 82 чекиста. Следовательно, евреи в их числе составляют около 16%. На «засилье», о котором говорят Шульгин, Шафаревич и Буровский, это явно не тянет. Вместе с тем и утверждение В. Каджая [57] о том, что «на страницах "Красного террора" приведены сотни фамилий чекистов-палачей, евреев среди них всего несколько» следует признать тоже не точным.

Латышей Мельгунов назвал всего 7 человек, или 8,5%, но они явно занимали в ЧК руководящие позиции. Русских фамилий мы насчитали 44, или 53,7%. Это примерно соответствовало их доле в населении страны. Иначе и быть не могло. Мельгунов приводит (стр. 86) расчет некоего Ев. Комнина, согласно которому «всего можно насчитать до 1000 застенков – а если принять во внимание, что одно время существовали и уездные чека – то и больше». Выше мы подсчитали, что евреев-большевиков в разгар Гражданской войны было ориентировочно тысяч десять. Ясно, что их, если даже добавить к ним латышей, на заполнение всех вакансий (а они были не только в застенках) просто физически не могло хватить. Без решающего вклада русских дело обойтись не могло.

Я еще раз напомню приведенное выше утверждение Шафаревича: «Из большинства мемуаров времен гражданской войны возникает странная картина: когда упоминаются деятели ЧК, поразительно часто всплывают еврейские фамилии – идет ли речь о Киеве, Харькове, Петрограде, Вятке или Туркестане». С мемуаром Мельгунова мы сверились, и вышло: врет академик. Но вот попалась мне в интернете глава «Душегубы» [91] из книги «Дзержинский» известного русского писателя-эмигранта, тоже непосредственного свидетеля революционных событий, Романа Гуля.

Приведу из этой главы пару примечательных мест. Вот одно из них: «В 1922 году, когда Дзержинский был уже главой всероссийской чеки, он написал жуткие слова об этих своих юношеских чувствах к русским. Феликс Дзержинский писал: „Еще мальчиком я мечтал о шапке-невидимке и уничтожении всех москалей“».

А вот эпизод из его деятельности на посту «рыцаря революции»: «На заседаниях у Ленина была привычка переписываться короткими записками. В этот раз очередная записка пошла к Дзержинскому: „Сколько у нас в тюрьмах злостных контр-революционеров?“ В ответ от Дзержинского к Ленину вернулась записка: „Около 1500". Ленин прочел, что-то хмыкнул, поставил возле цифры крест и передал ее обратно Дзержинскому. Дзержинский встал и, как обычно, ни на кого не глядя, вышел из заседания… Оказывается, Дзержинский всех этих „около 1500 злостных контр-революционеров“ в ту же ночь расстрелял, ибо „крест“ Ленина им был понят, как указание. Как мне говорила Фотиева: “Произошло недоразумение… Владимир Ильич обычно ставит на записке крест, как знак того, что он прочел и принял, так сказать, к сведению“».

Случилось небольшое недоразумение, что поделаешь – бывает, хотя скорее это все же анекдот. Нам сейчас важно отметить, что перечень называемых писателем подчиненных Дзержинского, начиная с ближайших сотрудников его, членов коллегии ВЧК Лациса, Петерса, Эйдука, мало отличается от приведенного Мельгуновым. О первом Гуль пишет: «Лацис залил кровью Великороссию и Украину». О Петерсе: «Он залил кровью Дон, Петербург, Киев, он обезлюдил расстрелами Кронштадт, он легендарно зверствовал в Тамбове». И так далее – все очень похоже на картину, нарисованную Мельгуновым, никакого засилья евреев в ЧК не видно.

Иван Бунин в «Окаянных днях» клянет за все преступления русское простонародье, о евреях даже не вспоминает. Да и Михаил Булгаков, живший в то время, как и Шульгин, в Киеве, пишет не о зверствах евреев, а о зверствах, которые совершались в отношении евреев. Кого поминает «не злым тихим словом» поручик Мышлаевский из «Дней Турбиных»? Отнюдь не евреев, а «толстовских мужичков». Ну, очень было бы интересно узнать, какими мемуарами, кроме Шульгина, пользовались Шафаревич и Буровский.

У нас есть возможность обратиться к коллеге-почвеннику Шафаревича Кожинову. Вот, рассказав о составе ЦК партии большевиков, где весьма значительные позиции занимали «инородцы», он продолжает (стр. 244): «Не менее или даже еще более “многозначителен” тот факт, что во главе – то есть именно на самых высоких постах – собственно “силовой” и карательной власти – ВЧК-ГПУ-ОГПУ – находились поляки Дзержинский и Менжинский, а также латыши Мартин Лацис и Якоб Петерс».

Он еще раз возвращается к этому вопросу (стр. 336): «Часто можно столкнуться с утверждениями, что ВЧК и, затем, ГПУ вообще, мол, “еврейское” дело. Однако до середины 1920-х годов на самых высоких постах в этих “учреждениях” (постах председателя ВЧК-ОГПУ и его заместителей) евреев не было; главную роль в “органах” играли тогда поляки и прибалты (Дзержинский, Петерс, Менжинский, Уншлихт и др.), – то есть по существу “иностранцы”. Только в 1924 году еврей Ягода становится 2-м заместителем председателя ОГПУ». Роль евреев в руководстве «органов» сильно возрастет в 30-х годах, но к тому времени главная игра была сыграна: банк был сорван до 1922 года, и этим «банком» была – Россия.

Наконец, мы располагаем теперь исчерпывающей работой [92] по этому вопросу Л. Кричевского, которая так и называется: «Евреи в аппарате ВЧК – ОГПУ в 20-е годы». Здесь надо сделать одно предварительное замечание. Приводя (стр. 336-337) полученные двумя исследователями данные о национальном составе НКВД в 1937 году, Кожинов сокрушается по поводу того, что авторы ограничились составом местных органов ГБ (государственной безопасности). Он пишет: «Более важны, конечно, данные о национальном составе Главного управления ГБ (в Москве), которые в публикуемый материал вообще “не вошли” (по всей вероятности, опять-таки из-за опасений публикаторов быть обвиненными в “антисемитизме”)». Кричевскому этих обвинений опасаться было нечего, и он начинает свой анализ именно с центрального аппарата ВЧК (стр. 327-329).

Он сообщает: «В сентябре 1918 г. в аппарате ВЧК в Москве работал 781 сотрудник». И затем он приводит табличку представительства нацменьшинств в этом аппарате: латыши – 278 (35,6%), поляки – 49 (6,3%), евреи – 29 (3,7%). Остальные 425 сотрудников (54,4%) были, в основном, очевидно, русскими. Но по мере подъема по служебной лестнице доля представителей нацменьшинств возрастала. Из 70 комиссаров латышей было 38 (54,3%), русских – 22 (31,4%), поляков – 7 (10%), евреев – 3 (4,3%). А из 42 следователей и заместителей следователя, где требовался наиболее высокий уровень образования, евреев было уже 8 (19,1%), латышей – 14 (33,3%), русских – 13 (30,9%), поляков – 7(16,7%).

Неужели эти 3 еврейских комиссара (4,3%) и 8 следователей (19,1%) могут рассматриваться как показатель засилья евреев в центральном аппарате ЧК?

Но переходим к губернским отделам ЧК (стр. 320-321). Автор приводит таблицу национального состава секретных отделов ГубЧК на июнь-июль 1920 года. Он отмечает, что «секретные отделы – самое активное звено в структуре органов ЧК», они проводили «борьбу с антикоммунистическими организациями и политическими партиями, надзор над духовенством и т. п.». Из 1805 сотрудников этих отделов русских было 1357 (75,2%), латышей – 137 (7,6%), евреев – 102 (5,6%), поляков – 34 (1,9%), украинцев – 15 (0,8%). А из примерно 50 тысяч сотрудников всех ГубЧК на конец 1920 года русские составляли 77,3%, евреи – 9,1%, латыши – 3,5%, украинцы – 3,1%, поляки – 1,7%. 

Теперь посчитаем, чье засилье тогда имело место в органах ЧК или пришедшего в 1922 году ему на смену ГПУ. По данным Кричевского русские составляли  в 1920 году 55% населения России. В РКП(Б) в 1922 году их было 72%, а в ГубЧК – 77,3%. Это уже некоторое «засилье».

Картина станет еще выразительнее, если учесть, что в те годы в партию, а, тем более, в «органы» шло практически только городское население. Если принять, что доля городского населения в 1922 году была примерно такой же, как и в 1926 году, то есть у евреев – 80%, а у русских – 18%, то членов РКП(б) на тысячу человек горожан у евреев окажется 9, а у русских – 21. Поскольку, как мы только что видели, процент тех и других в партии и в ГубЧК примерно совпадает, нетрудно прийти к выводу, что при соотнесении к городскому населению число работников ГубЧК на тысячу человек русских окажется в два с лишних раза больше, чем евреев.

Нужно учесть еще острейшую нужду «органов» в образованных кадрах. Кричевский приводит данные об образовательном цензе личного состава секретных отделов ГубЧК: законченное среднее образование имело 13,7% и еще 12,5% – незаконченное, законченное высшее – 0,8%, незаконченное – 1,1%. В предыдущих главах мы уже отмечали: не шли к большевикам образованные люди – ни русские, ни евреи, в этом сходятся все авторы. В связи с этим, как пишет Мельгунов [89, стр. 177], Крыленко, тогда председатель Верховного ревтрибунала, слезно жаловался: «Звали идейных людей, а в огромном большинстве шло отребье. В Ч.К. проникают преступные элементы». Кричевский пишет (стр. 327), что даже среди членов партии служба в органах ВЧК – ОГПУ не пользовалась популярностью.

В этой связи показательны приведенные им (стр. 333) данные о национальном составе и образовательном цензе руководства ОГПУ на 15.11.1923 г. Из 96 высших руководителей этого учреждения только 20 имели высшее образование и 33 – среднее, то есть даже в неполную сотню высших руководителей не могли набрать людей хотя бы со средним образованием! Но при этом из 54 русских руководителей только 28 (52%) имели среднее и высшее образование, из 10 поляков – 8 (80%), из 12 латышей – 3 (25%), а из 15 евреев – 14 (93%). Из этого видно, что для евреев условия приема в органы уже тогда были более жесткими, чем для русских, и брали их туда во многом по жестокой необходимости.

Далее Кричевский приводит (стр. 334-335) состав работников ГПУ-ОГПУ. Из 348 ответственных работников ГПУ в 1922 году 54,35 составляли русские, 19,8% - латыши, 11,5% - евреи, 9,8% - поляки. Из 2402 личного состава центрального аппарата ОГПУ на 1.05.1924 г. русских было 69,53%, латышей – 8, 66%, евреев – 8,49%, поляков – 3,75%. И появляется уже заметный процент белорусов (3,33%) и украинцев (2,75%).

Чувствую, читателя уже «достали» эти бесконечные ряды цифр. Но что же делать, надо выводить на чистую воду эту антисемитскую свору, опровергать ее наглое вранье. Приведенные данные, надеюсь, с исчерпывающей ясностью показывают, что в продолжение всей Гражданской войны 1918-1922 годов и, по крайней мере, еще в течение нескольких лет после нее руководство карательными органами (ВЧК – ОГПУ) всецело находилось в руках поляков и латышей. Последние на начальном этапе этого периода доминировали и в среднем руководящем звене «органов» (комиссары, следователи). Но, по крайней мере, начиная с 1920 года подавляющим большинством (55-75%) в среднем звене становятся русские, а в целом в личном составе карательных органов русские доминировали всегда.

Весь этот период число лиц еврейского происхождения среди сотрудников среднего звена, как правило, не выходило за пределы 4-15%, и это их превышение над долей евреев в общем населении страны (2%) объясняется тем, что большинство евреев к этому времени стало городскими жителями, а еще больше – их более высоким уровнем образования.

Когда данная глава была уже написана, и я посчитал тему закрытой, из печати вышла книга [93] Вадима Абрамова «Евреи в КГБ». Название это не вполне точное, ибо автор отслеживает участие евреев в «органах» за все годы советской власти. Приведу из нее хотя бы бегло данные, относящиеся к первым ее годам. Кожинова особенно интересовали данные о национальном составе центрального аппарата ЧК. Абрамов сообщает (стр. 24-25): «В первый период истории ВЧК, от ее основания в декабре 1917-январе 1918 гг. до вооруженного выступления левых эсеров 6 июля 1918 г. из 29 членов ВЧК насчитывалось 3 еврея…Остальные национальности были представлены 20 русскими, 3 поляками, 2 латышами и одним французом». При этом евреи занимали должности не выше зав. отдела.

Далее (стр. 26-27): «В конце сентября-начале октября 1918 г. из 9 членов ВЧК 8 были русскими и один латыш» (не очень понятно, куда автор дел председателя ВЧК поляка Ф. Э. Дзержинского). «В следующем 1919 году из 17 человек, бывших в течение года членами Коллегии ВЧК (10 русских, 3 латыша, белорус, армянин и поляк) был 1 еврей – Григорий Семенович Мороз… В новый состав Коллегии ВЧК, утвержденный постановлением СНК 29 июля 1920 г. вошло 2 еврея,.. другие члены коллегии – 5 русских, 2 поляка, 2 латыша, 1 белорус и 1 армянин». Наконец (стр. 30): «В последнем составе Коллегии ВЧК, по данным на  1 декабря 1921 г. евреев было 4…также в Коллегию входили 4 русских,, 3 поляка, 3 латыша, 2 украинца и 1 белорус».

А вот и более широкие данные (стр. 23): «К концу 1921 г. в органах ВЧК (как в центральном аппарате в Москве, так и в губерниях, областях и автономиях РСФСР, Украины, Белоруссии, Грузии, Армении и Азербайджана) служило (из общего количества 90 тыс. сотрудников) 9% евреев (также 77 % русских, 3,5% латышей, 3,1% украинцев)». Несколько ниже (стр. 32) автор пишет: «Всего из работавших к 1 октября 1921 года в органах ВЧК 49 991 человек насчитывалось 38 648 русских, 4 563 евреев, 1770 латышей, 1559 украинцев, 886 поляков. 315 немцев, 186 литовцев, 152 эстонца, 104 армян…» Не очень понятно, почему «к концу 1921 г. в органах ВЧК служило 90 тыс. сотрудников», а «работавших к 1 октября 1921 года в органах ВЧК 49 991 человек», но нам важно отметить, что в обоих случаях евреев меньше 10%.

В некоторых отделах евреев было значительно больше, например, в Иностранном отделе ВЧК (стр. 31) – 28,6%. Но это и понятно: из-за пресловутой нормы многие евреи до революции вынуждены были продолжать учебу в зарубежных университетах. Соответственно, они знали иностранные языки. Но в целом, берем ли состав всех сотрудников ЧК или только ее верхушку, никаких оснований для утверждений о «еврейском засилье» мы и в данных Абрамова не находим. Напротив, очень часто можно говорить о «русском засилье», учитывая, что русских в стране было порядка 50%. Стоит еще напомнить из русских в городах жили всего 18%, а евреев – 80%.

Специальный раздел Абрамов посвящает составу органов ЧК на Украине. Интересно уже само название этого раздела (стр. 34): «О „зверствах на Украине чекистов-евреев“, имевших наглость не хотеть быть убитыми, или что не понравилось бывшему депутату Государственной Думы» (под этим депутатом автор имеет в виду, конечно, Василия Шульгина). Вот начало раздела: «На Украине, где ЧК были организованы в конце 1918 – начале 1919 г., число евреев-сотрудников ЧК было значительно больше, так как местное еврейское население (гораздо более многочисленное, чем в России) подвергалось преследованиям украинских националистов (всего за время гражданской войны в погромах на Украине погибли около 200 тысяч евреев), что естественным образом способствовало сотрудничеству беднейших и средних слоев украинского еврейства с большевиками». Первым председателем Всеукраинской ЧК «стал в декабре 1918 г. старый большевик Исаак Израилевич Шварц», но уже в апреле 1919 г. его сменил на этом посту присланный из Москвы Лацис (Шварц остался его заместителем).

Абрамов перечисляет всех евреев, которые в разное время занимали сколько-нибудь значимые должности в ЧК, ГПУ и ОГПУ. Подводя итог, он пишет (стр. 39): «В РСФСР из примерно 60 губернских и областных ЧК евреи в период 1918-1921 гг. руководили двумя десятками ЧК. На Украине евреи побывали во главе почти всех губернских ЧК, что объясняется большим количеством местных уроженцев среди чекистов».

Из этого не следует вывод, что почти 100 процентов руководителей губернских ЧК в Украине были евреями: из данных Абрамова видно, что этих руководителей часто меняли, переводили из одной губернии в другую или вообще в других учреждения. Так (стр. 36): «В Харькове, ставшем с декабря 1919 г. столицей Советской Украины, губернскую ЧК в течение двух с небольшим лет последовательно возглавляли русский Василий Николаевич Блинов, упоминавшийся выше Шварц (май-июнь 1920 г.), польский дворянин Иван Антонович Меницкий и польский пролетарий Станислав Францевич Реденс, с декабря 1920 по июль 1921 г. Исаак Соломонович Радим (Эстерман), последним председателем Харьковской ГЧК стал Афанасий Тихонович Танцура». То есть всего за два с небольшим года во главе Харьковской ГЧК побывало 6 человек, из них 2 еврея, 2 русских и 2 поляка. Один из евреев занимал этот пост менее двух месяцев, второй – чуть более полугода.

Такая же примерно картина была в остальных ЧК. За 4 года (1918-1921) во главе примерно 20 украинских ГЧК перебывало не менее 60 человек, из них, как и в Харькове, вероятно, около трети были евреями. Автор приводит (стр. 35) целый ряд украинцев, русских и лиц других национальностей, возглавлявших губернские и городские (в том числе и в Киеве) ЧК в Украине. Точно также из того факта, что «В РСФСР из примерно 60 губернских и областных ЧК евреи в период 1918-1921 гг. руководили двумя десятками ЧК», не следует, что каждый третий руководитель ЧК в РСФСР был евреем: на этих 60 должностях за 4 года побывало человек 200, и 20 из них были евреями.

Абрамов крайне резко отзывается (стр. 34) об описании этой темы Василием Шульгиным, данные которого «в дальнейшем неоднократно использовались другими авторами, в том числе и А. И. Солженицыным, для создания пропагандистского штампа о тождественности чекистов и евреев». В целом, как нетрудно видеть, данные Абрамова не расходятся с приведенными выше данными других авторов.

О том, как роль евреев в ЧК освещает Солженицын, стоит поговорить отдельно. Для этого нужны крепкие нервы. По нагромождению выпячиваний одних фактов и цифр, умолчаний о других и просто откровенной лжи эта тема у него может соперничать только с его же описанием «дела Бейлиса». Причем, если при чтении трудов Шульгина, Буровского, Кара-Мурзы, Шафаревича, Кожинова складывается впечатление, что они не знакомы или сознательно обходят такие капитальные работы по этой теме, как книги Мельгунова и Гуля, а позднее – статья Кричевского, то Солженицын не скрывает своего знакомства с ними, но все равно – фактически обходит приведенные в них данные или выдергивает из них исключительно то, что ему нужно.

На целых двух страницах [5, том 2, стр. 127-128] он пересказывает содержание книги Мельгунова: практически все сведено к общим словам о зверствах ЧК. Но ты же взялся оценить роль евреев в этих зверствах, и книга Мельгунова, как мы видели, позволяет это сделать. Вместо этого он приводит заявление Троцкого на заседании Политбюро ЦК РКП(б) о том, что огромный процент работников прифронтовых и тыловых учреждений составляют латыши и евреи. Во-первых, в одну кучу свалены латыши и евреи, во-вторых, в ту же кучу свалены работники учреждений разного рода, в том числе ЧК. Но именно участие евреев в ЧК – самый больной и самый спекулятивный вопрос, почему же ты уклонился от конкретных данных Мельгунова, спрятавшись за фразой: «Сколь ни углубляться в историю ЧК, Особотделов, ЧОНов – слишком много деяний и имен останутся навсегда неизвестными, засыпанные прахом истлевших свидетелей и пеплом сожженных большевицких документов».

Ну засыпаны, так засыпаны. Но нет, это не мешает ему написать (стр. 132): «Как же объяснить, что население России – в целом – сочло новый террор „еврейским террором“?.. Почему и в красных рядах, и в белых, вообще у народа, – отложилось впечатление, что чекисты и евреи – едва ли не одно и то же? И кто виновен в таком впечатлении? – Многие, в том числе и Белая армия, о чем ниже. Но никак не в последнюю очередь сами те чекисты, кто ревностной службой в верхушке ЧК послужил такому отождествлению». Как объяснить? Да очень просто: врать не надо. Достаточно прочитать книгу Мельгунова, чтобы убедиться: в верхушке ЧК евреев вообще не было, были поляки и латыши. Это и Кожинов подтверждает, и Кричевский, и Абрамов.

Вот он обращается к обстоятельной работе [92] Л. Кричевского. Из нашего подробного рассмотрения ее в данной главе видно, что доля евреев в аппарате центрального и губернских отделов ЧК часто была даже ниже их процента в городском населении и только среди следователей, где требовалось какое-никакое образование, их доля несколько повышалась, но тоже, как правило, не выходя за пределы 10-15%. Что предпринимает в этой ситуации наш «честный» автор? Он предпочитает говорить не о евреях, а о «национальных меньшинствах» вообще, доля которых в центральном аппарате ВЧК достигала 50 – 70%. И затем делает такой «изящный» вывод: «Среди национальных меньшинств, на фоне множества латышей и изрядного числа поляков, весьма заметны и евреи, особенно среди „ответственных и активных сотрудников ВЧК“, комиссаров и следователей». Но зачем же это «весьма заметны», если есть конкретные цифры?

Из огромного их множества, которые привел Кричевский, мэтр выдернул одну-единственную: «Например, среди „следователей отдела по борьбе с контрреволюцией – наиболее важного в структуре ВЧК – половину составляли евреи“». Вы улавливаете смысл этого «например»? Оно подталкивает читателя к мысли, что эта цифра типична и для других отделов. И еще забыл мэтр сказать, что всего-то следователей в этом отделе было 12, из них 6 – евреи. При таком малом общем числе любые доли могут быть вообще случайными. Нобелевский лауреат опустился до приемов базарного наперсточника – не хуже Кара-Мурзы или Буровского.

Не надо думать, что он вообще брезгает цифрами. Когда цифра «хорошая», независимо от ее обоснованности, он ее охотно приводит (стр. 136): «Современный американский историк (Брюс Линкольн, автор большого труда о нашей Гражданской войне) „сказал, что вся украинская Чека почти на 80% состояла из евреев“, и это „объясняется тем, что до прихода красных там не прекращались жестокие погромы, самые жестокие со времен Богдана Хмельницкого“. – К погромам мы сейчас перейдем, но невозможно не отметить, что временная последовательность была зримо обратная: эти 80% состояли в ЧК уже в 1918, к началу 1919, – петлюровские же погромы раскатились в течение, на протяжении 1919 года (погромы от белых – с осени того года)».

К «временной последовательности» мы сейчас перейдем, а пока обратим внимание, как охотно, как твердо установленную, мэтр воспринял «хорошую» цифру – 80% евреев в украинской ЧК. Как она получена – неважно, главное – что она «хорошая», не чета цифрам Кричевского или тем, что можно вычислить по данным Мельгунова. Мы по этим данным насчитали 23%. Данные капитального труда Абрамова [93] не противоречат этой цифре. А что касается «временной последовательности», то  у Абрамова в специальном разделе, посвященном составу органов ЧК на Украине, говорится, что там «ЧК были организованы в конце 1918 – начале 1919 г». И даже точнее – Абрамов говорит, что первый председатель Всеукраинской ЧК был назначен в декабре 1918 года. О каких «80% евреев в ЧК на Украине в 1918 году» можно в таком случае говорить?

Призывал нас в свое время «жить не по лжи», а сам столь беззастенчиво лжет. Могло мне в свое время, когда следователи КГБ терзали меня и мою семью за хранение роман-газеты с «Одним днем…» и портрета Солженицына с сыновьями, прийти в голову, что четверть века спустя мне придется опровергать подобную его мерзость?..