Евреи и «Советский проект», том 2 «Русские, евреи, русские евреи»

Часть 6. Евреи наслаждаются плодами победившей революции (первые 20 лет)

ЧАСТЬ 6. ЕВРЕИ НАСЛАЖДАЮТСЯ ПЛОДАМИ

ПОБЕДИВШЕЙ РЕВОЛЮЦИИ (первые 20 лет)

Наконец, Гражданская война закончилась победой советской власти. Многие в самой России и в русской эмиграции считали эту власть еврейской. Некоторые, как, например, А. Буровский, и по сей день считают, что первые 20 лет после революции она таковой и была, и евреи едва ли не безраздельно господствовали и глумились над Россией и русским народом, пока их не поставил на место, а потом и вообще укоротил товарищ Сталин. А сами евреи за эти 20 лет, имея исключительно благоприятные возможности, очень мало дали русской культуре, считает он. Мотив Сталина-спасителя русской культуры и русского народа от еврейского засилья звучит и в сочинениях Кара-Мурзы и Кожинова. Весь этот комплекс вопросов и будет рассмотрен в данной части.

Глава 31.

Что выиграли евреи от революции

Историки, социологи, антропологи, не говоря уже о тех,

кто просто выступает за правду, могут приводить какие

угодно доказательства абсурдности антисемитских сплетен

и слухов, но те, кто в них верит, будут верить по-прежнему –

и поступать так, как если бы все это было правдой

Джошуа Трехтенберг,

«Дьявол и евреи»

Вот что пишет об этом Джонсон [17, стр. 513-514]: «По горькой иронии судьбы в России простые евреи не выиграли от революции… В итоге для евреев ленинский путч повернул время в обратную сторону, и в конечном счете коммунистический режим явился для них несчастьем… Режим, который считал своей задачей поиск и преследование „классовых врагов“, был просто обречен на формирование климата, враждебного евреям. В итоге среди основных жертв ленинской генеральной линии террора, направленной против „антисоциальных групп“, оказались торговцы-евреи. Многие из них были ликвидированы; другие, общим числом порядка 300 000, бежали через границу в Польшу, страны Балтии, Турцию и на Балканы».

Но по этой теме у нас есть прекрасный первоисточник – статья [82] Бориса Бруцкуса, которая и название имеет «Еврейское население под коммунистической властью». Но сначала несколько подробнее о нем самом. В предисловии к статье Олег Будницкий пишет о Бруцкусе как о выдающемся русско-еврейском экономисте и общественном деятеле еще дореволюционного времени. Важнейшей из его работ в послереволюционный период была опубликованная в 1921-1922 годах в петроградском журнале «Экономист» статья «Социалистическое хозяйство: Теоретические мысли по поводу русского опыта». В этой и других статьях того времени Бруцкус «предсказал будущую печальную судьбу социалистической экономики и точно, вплоть до мельчайших деталей, обрисовал проблемы, с которыми СССР столкнулся 70 лет спустя».

Такой наглости большевики, понятно, стерпеть не могли, и в 1922 году Бруцкус в числе других экономистов, социологов, философов, составлявших цвет российской мысли, был выслан за пределы страны, где продолжал свою научную деятельность. Будницкий сообщает: «По-видимому, идеи Бруцкуса, убежденного „рыночника“, оказали влияние на лауреата Нобелевской премии Фридриха Хайека, написавшего предисловие к одной из книг Бруцкуса, изданной на английском языке». Работа [82], которой мы будем пользоваться, была впервые опубликована в Париже в 1928 году.

Бруцкус писал в ней (стр. 319): «В противоположность утверждениям русских правых кругов… интересы еврейского населения стоят в коренном и непримиромом противоречии с самыми основами экономической и социальной политики коммунизма». И более конкретно (стр. 295): «Еврейские массы до революции… черпали средства существования из торговли и из мелкой, преимущественно ремесленной промышленности. Из этого очевидно, что судьба еврейской массы должна была зависеть от отношения коммунистической власти к частному городскому хозяйству… Борьба с частным хозяйством и, в особенности, с начатками капитализма в нем проходит красною нитью через всю историю НЭП’а. Отношение к мелкому крестьянскому хозяйству является несколько более терпимым… Гораздо менее терпимым является отношение к частному городскому хозяйству. Частная промышленность, хотя бы и мелкая, опасна, как возможный конкурент госпромышленности. Что касается частной торговли, то она несовместима с политикой „планового хозяйства“».

Как в нацистской Германии в 30-е годы господствовал «национальный подход», так в СССР в 20-е и первой половине тех же 30-х годов господствовал «классовый подход». Там были лишены всех прав евреи и цыгане, здесь – «эксплуататорские классы» (стр. 296-297): «Торговцы, лица „эксплуатирующие“ наемный труд и вообще т. наз. „деклассированные“, равно как и „кулаки“ в деревне, являются настоящими париями коммунистического общества. Лишенные политических прав, т. е. права выбора в советы, они тем самым лишаются и гражданских прав. Те, кто в городе лишены права голоса, вынуждены платить за все коммунальные услуги: за квартиру, за освещение, за воду, во много раз больше, чем прочие граждане... Больному, не состоящему в профессиональном союзе, почти невозможно попасть в общественную больницу, и сына торговца принимают в школу в самую последнюю очередь. При отсутствии прочного правопорядка „не трудящийся“ чувствует себя совершенно бесправным. Что классовый суд не даст ему защиты, об этом не приходится и распространяться».

И вывод (стр. 297): «Борьба советской власти с частным хозяйством и его представителями является в значительной мере борьбой против еврейского населения». Всего через несколько лет эта борьба с частным хозяйством обернется еще более зверской борьбой против русского, украинского, казахского и прочего крестьянства, но в 1928 году Бруцкус не мог этого предвидеть. В царской России, как и в средневековой Европе, еврей, выкрестившись, получал все или почти все права. В гитлеровской Германии этот фокус не проходил: евреи преследовались, независимо от вероисповедания. Точно так же в СССР «эксплуататору» было очень трудно стать «не эксплуататором», «трудящимся» (стр. 297): «Чрезвычайно характерным для коммунистического государства является его выраженная тенденция к превращению в сословное. Торговец не только бесправен, но поставлен в такие условия, что не может перейти в состав другого класса. Рабочим на фабрику его не примут… Профессиональные союзы в большинстве случаев блюдут за тем, чтобы даже частные предприниматели не принимали к себе рабочих и служащих буржуазного происхождения. Особенно характерен тот факт, что не только торговцы, не только кустари, но и дети торговцев и кустарей не регистрируются на биржах труда. Что детей буржуазии не принимают в ВУЗы – об этом не приходится распространяться. Мы имеем, таким образом, в современной России старый сословный строй, но с другим социальным положением сословий».

Но по советской коммунистической классификации большинство еврейского населения, занятое в торговле и кустарной промышленности, относилось к «эксплуататорам». В итоге (стр. 301): «Самое еврейское равноправие превратилось в фикцию. Более 2/3 еврейского населения не имели права голоса в совете, следовательно это большинство было во всяком случае не менее бесправно, чем оно было под старым режимом. Только его бесправие определялось теперь не по религиозному, а по социальному признаку».

Парадоксальным образом положение еврейских масс еще ухудшалось работой евсекций – отделов, созданных коммунистами для работы в еврейской среде и формировашихся из коммунистов еврейского происхождения. Они, как это часто бывает, в своем стремлении быть «папее самого Папы Римского», тормозили в еврейском хозяйстве даже провозглашенный в 1921 году переход к НЭПу (стр. 299): «Только с конца 1924 года настроения Евсекции стали меняться, и она заняла несколько более примирительную позицию по отношению к мелкому еврейскому мещанству».

А тут и в стране в целом наступили более «либеральные» времена (стр. 302): «Весной 1925 г. советская власть перешла к более примирительной тактике по отношению к частному, в особенности, мелкому хозяйству». Шутка сказать, «согласно инструкции о выборах в советы от осени 1925 г., ремесленники, имеющие не более 3 учеников и одного подмастерья, получили право голоса. Получила также право голоса самая низшая группа торговцев, занимающаяся торговлей вразнос… Указанные реформы несколько облегчили положение еврейской массы».

Но недолго музыка играла, уже с осени 1926 года началось общее наступление на НЭП (стр. 303-304): «Россия уже вступила во второй период коммунистической реакции, переходящий в полный разгром НЭП’а. Реакция началась с удаления частника из торговли зерном… Шло изъятие у частников мельниц, закрытие частных маслобоен, кожевенных заводов, табачных фабрик. Летом 1927 г. началось нормирование цен в частной торговле. Принуждение торговать по нормированным ценам привело к массовым арестам торговцев и к ликвидации важнейших отраслей частной торговли…Согласно выборной инструкции от осени 1926 г. не только лишены права голоса в советы все торговцы, но и все, кто за истекшие пять лет когда-либо занимался торговлей. Лишены права голоса все ремесленники, пользующиеся наемным трудом… Эта инструкция вызвала опять дезорганизацию ремесла. Ремесленники поотпускали своих подмастерьев, и не только их, но и учеников, ибо их содержание вызывает домогательство со стороны фининспектуры».

Из-за разорения частной торговли, которая снабжала ремесленников сырьем, последние и сами остались без работы (стр. 304): «Известный еврейский крайний коммунист Сударский, обследовавший положение еврейского населения на Волыни и в Тульчинском округе, сообщает, что, согласно определению местных кустарных обществ, до 80% ремесленников сидят за отсутствием сырья без работы». Положение стало настолько отчаянным, что теперь даже евсекции забили тревогу, а один докладчик на съезде крестьян Белоруссии сказал (стр. 305): «Местечковое население состоит из бедняков, которые трижды в день умирают с голоду».

Картину дополняет Г. Аронсон [102, стр. 146]: «„Деклассированных“ (т. е. лишенных профессии и источников пропитания) евреев считалось в ряде местечек до 40-50%, а общее их число (вместе с семьями), по подсчетам Ю. Ларина, и др., составляло к 1926-28 гг. до одного миллиона». Напомню, что все еврейское население СССР не достигало тогда и 3 миллионов.

Костырченко приводит [83, стр. 88] оценку положения еврейской массы, которую давал в 1926 году крупный еврейский коммунист С. М. Диманштейн (в бытность Сталина наркомом по делам национальностей он был у него заместителем): «От революции в большинстве своем евреи даже проиграли, а не выиграли. Если возьмем общее положение евреев в местечках до революции и сейчас, то получится, что 15-20% улучшили свое положение после революции, 30% осталось в том же положении и у 50% положение ухудшилось. Главная масса евреев жила ремеслом, торговлей, теперь это у них исчезло из рук… еврейское население в местечках вымирает, молодежь уходит в контрабанду, где находит себе исход человек ни к чему не приспособленный». 

Тут я могу уже сослаться на историю моей фамилии. Одним из этих контрабандистов был родной брат моего отца. Человек весьма рисковый, он угодил за свою деятельность на этой ниве на Колыму, умудрился бежать, и при попытке пробраться в одном из дальневосточных портов на американский лесовоз был застрелен. Случилось это до моего рождения, и по еврейскому обычаю меня назвали в его память.

Еще сообщение Костырченко (стр. 101): «В 1928 году в Белоруссии до 72% местечковых евреев, лишившись традиционных занятий (ремесленничество, кустарничество и пр.), не работало, существуя на случайные мизерные доходы (4-6 рублей в месяц). Нищета же способствовала росту преступности в еврейской среде, что также подпитывало антисемитские настроения». Но почему же разные авторы отмечают рост преступности именно среди еврейского населения? Одну из причин Костырченко отмечает там же: доля «лишенцев» тогда, например, на Украине «среди евреев составляла 29,1%, тогда как среди остального населения – 5,4%».

Был момент, когда в связи с промышленным развитием «в первые 10 месяцев 1925-1926 г. госпромышленность увеличила контингент своих рабочих на 453 тыс. человек. Тогда пришлось принять на фабрики большие кадры неквалифицированных рабочих, и в их числе удалось проникнуть на фабрики и довольно значительному количеству еврейской молодежи». Но «при идущей теперь рационализации производства (напомню, это Бруцкус писал в 1928 году) еврейские рабочие часто теряют работу вообще… Так, на 1 марта 1927 г. евреи составляли на Украине 12,1% членов профессиональных союзов, а среди безработных они составляли 23,5%. Таким образом, если рабочий класс занял в России привилегированное положение, то это очень мало касается массы еврейского населения».

И то, что «лишенцев» среди евреев было почти в 6 раз больше, чем среди остального населения, и то, что еврейских рабочих первыми выбрасывали при сокращениях штатов, не было следствием национальной дискриминации, но – дискриминации классовой: при дефиците рабочей силы могли взять и сына мелкого торговца или ремесленника, а при избытке его, понятно, увольняли первым.

Бедственное положение еврейской массы в те годы отмечал Шульгин [14, стр. 41]: «Еврейская масса пострадала от революции, большевизма и коммунизма так же как и другие народы Российской Империи». И еще (стр. 310): «Толща еврейства в России разорена, влачит, несмотря на пресловутое равноправие, жалкое существование…»

И вот при таком бедственном положении большей части еврейства некоторым русским авторам хватает еще совести утверждать, что евреи (все без исключения!) первые два десятилетия пользовались некими особыми привилегиями. В передовых рядах этих лгунов, естественно, выступает наш друг Буровский [4, т. 1, стр. 232-233]: «В первые десятилетия советской власти потомку дворян, купцов, духовных лиц было очень трудно получить образование, хоть как-то продвинуться по службе. В 1922-1923 годах стали „чистить“ высшие учебные заведения, выгоняя „по анкетным данным“ студентов даже со старших курсов (что вызывало много самоубийств). Но евреев это не касалось! Сын священника должен был или отрекаться от отца через газеты, или бежать за границу, или влачить существование, никак не соответствующее его домашней подготовке и умственным способностям. Поэт Вадим Шефнер, дворянин, образования так и не получил, был рабочим на заводе большую часть своей жизни. А сын рабби мог поступить в любой вуз Советского Союза без малейших ограничений».

Удивительно, как много разнообразного вранья, при достаточной моральной неразборчивости, можно собрать в одном небольшом абзаце! Если даже дети мелких торговцев или ремесленников были «лишенцами», и им были закрыты пути в вузы, то как сын раввина, заведомо злейшего «врага трудящихся», «мог поступить в любой вуз Советского Союза без малейших ограничений»?!

В другом месте того же сочинения (т. 1, стр. 202), когда ему нужно было доказать нечто другое, Буровский пишет: «Евреи приложили колоссальные усилия, чтобы привести к власти коммунистов. А те стали расстреливать раввинов и взрывать синагоги». Что же выходит: раввинов они расстреливали, а их сыновьям зеленую улицу давали «в любой вуз»? А зачем это заведомое вранье о замечательном поэте Владимире Шефнере?

Вот строки из его краткой биографии [103]: «Вадим Сергеевич Шефнер родился в 1915 году в Петрограде, в семье пехотного офицера. Рано лишившись отца, был беспризорным. Учился при химическом комбинате в Ленинграде, в 1937 году окончил рабочий факультет при Ленинградском университете. Работал на ленинградских заводах „Пролетарий“, „Электроаппарат“ и других кочегаром, теплотехником, чертежником… В 1938 году был принят в объединение молодых поэтов при Союзе писателей… Печататься начал в 1936 году. Первая книга стихов поэта „Светлый берег“ вышла в Ленинграде в 1940 году. За  ней последовали…»

Даже если бы он в принципе был «лишенцем», это не могло бы столь уж драматически сказаться на его судьбе в силу даты его рождения. Когда в 1936 году были сняты сословные ограничения, ему было только 21 год, и вполне можно было еще учиться. Но я нашел в интернете его автобиографию. Должен сказать, это не столь уж тяжелая для того времени биография, если не считать ранней смерти отца от туберкулеза. Даже беспризорником он не был, а жил некоторое время в детдоме, где его мать работала воспитательницей. А что касается учебы, вот его собственные слова: «В 1931 году, после окончания школы-семилетки я не решился держать экзамен в ВУЗ, ибо знал, что в математике я туп, и экзамена не выдержу. Я решил стать фабзайцем…»

Отметился на этой ниве и писатель земли русской. В одном месте [5, том 2, стр. 237] он приводит, никак их не оспаривая, данные Бруцкуса о том, что «более 2/3 еврейского населения не имели права голоса в совете», что не мешает ему в другом месте (стр. 318) утверждать: «Евреи жили в крупных городах, не испытывали искусственных социальных ограничений, так знакомых их русским сверстникам, – и надо сказать, упоенно учились, тем готовя массовую структуру технических кадров для последующих советских лет». Как человек, который читал Бруцкуса, может не знать, что «лишенцы», то есть те, кто «не имел права голоса», были лишены множества других прав? Он писал (см. выше), что «сына торговца принимают в школу в самую последнюю очередь». А о ВУЗах и говорить нечего.

Моя теща, 1910 года рождения, была из семьи отнюдь не раввина или «буржуя». Отец ее упорно отказывался вступить в колхоз. Этого оказалось достаточно, чтобы вся семья была зачислена в «лишенцы». Я не знаю всех подробностей этой истории, знаю только, что моя будущая теща, чтобы поступить не в вуз даже, а только в зооветеринарный техникум, вынуждена была уехать подальше от дома. Но и там нашелся «доброхот» (из своих же, местечковых), который ее выдал. Она была отчислена. Позже ей все же удалось это заведение окончить. Кажется, это было уже после принятия в 1936 году новой Конституции СССР, но тогда сословные ограничения были сняты для всех.

Может возникнуть вопрос, как же объяснить приводимые Солженицыным (стр. 319) данные (сомневаться в которых не приходится) о том, что «процент евреев-студентов превосходил процент евреев в общем населении страны почти в семь раз»? А пусть Буровский с Солженицыным сначала объяснят, почему в царской России в начале ХХ века число образованных людей среди евреев было в несколько раз больше, чем среди представителей уважаемой титульной нации. Что, может, при царе-батюшке евреи тоже имели преимущества при поступлении в гимназии и университеты?

И потом, это «в семь раз», как видно из текста Солженицына, относится к 1935 году. Но он сам пишет (стр. 235): «Многие еврейские семьи, чтобы избавиться от статуса „лишенцев“, переселялись из местечек в большие города». Точно, такой вояж в 1933-1936 годах поэтапно совершила и наша большая семья – не только ради изменения статуса, а чтобы не умереть с голоду: в местечках евреям нечего стало делать.

Стоит еще иметь в виду, что еврейские «лишенцы» имели очень узкую временную щель, когда они могли беспрепятственно поступать в учебные заведения: до 1936 года они были ущемлены по сословному признаку, а в 1939 году уже была восстановлена пресловутая «процентная норма», и, таким образом, вновь вступила в действие дискриминация по национальному признаку. Но большинство еврейских детей все равно прорывалось к высшему образованию. Среди русских, украинцев я и в 1970-е годы встречал немало тех, кто отнюдь не рвался к образованию. А в 1920-е годы в славянском населении России имелся еще огромный слой людей, чьи предки во всех поколениях, с момента возникновения Homo Sapiens до их пап и мам – книгу в руках не держали. Это что-то значит или нет? Виноваты в этом были русские баре, так что в том, что какое-то время их детей не пускали в ВУЗы, была своя сермяжная правда.

До сих пор мы говорили о нижних слоях еврейского общества, о местечковой голытьбе. А вот что Бруцкус пишет [82, стр. 297-298) о «крупной» буржуазии времен НЭПа: «Всякое предпринимательство капиталистического характера под коммунистической властью… было и есть дело исключительной энергии, ловкости, оборотливости и притом дело сопряжено с немалыми опасностями. Прежний класс капиталистов, привыкший работать в условиях известного правопорядка, не в состоянии ориентироваться в новых, неимоверно тяжелых условиях. Немногочисленная новая буржуазия должна была вновь сложиться из общественных низов, и в состав ее вошли в значительном числе евреи, которые и до войны привыкли работать в сравнительно неблагоприятных правовых условиях». То есть евреям и раньше приходилось откупаться по разным случаям от приставов и околоточных, и им теперь большого труда не составило перенести эти навыки на советских милиционеров, фининспекторов и даже неподкупных чекистов. А братьям славянам придется эти навыки еще только нарабатывать. Ну, возможности у них будут…

Но пока (не забудем – это писалось в 1928 году): «Евреи не только являются почти единственными представителями частного городского хозяйства на территории Украины и Белоруссии, но и в составе небольшой капиталистической верхушки столиц – Москвы, Петрограда, Харькова, где роль еврейской буржуазии была до войны довольно скромной, их участие теперь стало весьма значительным».

Что это были за ротшильды-рокфеллеры, рассказывает Костырченко [83, стр. 101]: «В декабре 1926 года каждый пятый частный торговец страны был евреем… В торговом бизнесе Москвы им принадлежало 75,4% всех аптек, 54,6% парфюмерных магазинов, 48,6% магазинов тканей, 39,4% галантерейных магазинов. Из 2469 крупных столичных нэпманов 810 были евреями. В западных районах страны доля предпринимателей-евреев в частной торговле была еще более значительной: на Украине – 66%, в Белоруссии – 90%». Об их судьбе после окончания НЭПа – чуть ниже.

О судьбе еще одной части русского еврейства, которая ныне кажется экзотической, рассказывает Джон Клиер, заведующий кафедрой иудаики Лондонского университета [104, стр. 446]: «По иронии судьбы, „великий перелом“ традиционного русского крестьянского хозяйства разрушил давнюю мечту как царских бюрократов, так и маскилим (сторонников еврейского движения Просвещения), превратить еврейские массы в крестьян. Посредством усилий и массированных финансовых вливаний иностранных жертвователей общее число евреев, непосредственно вовлеченных в сельское хозяйство, достигло десяти процентов накануне коллективизации сельского хозяйства. Как следствие убийственного наступления режима на крестьянство, процент евреев-крестьян сократился наполовину».

Куда делась вторая половина, а заодно и о судьбе городских «Ротшильдов» можно узнать у Меляховецкого [9, стр. 110-111]: «Значительная часть российских евреев-земледельцев оказалась в конце 20-х годов в кулаках, и их постигла та же участь, что и „классовых врагов на селе“ других национальностей – раскулачивание, лишение прав, ссылка в Сибирь и т. д. Те же испытания в этот период выпали и на долю евреев в городах – мелких предпринимателей, ремесленников и коммерсантов-нэпманов. Говоря о преступлениях советской власти в эпоху раскулачивания и коллективизации и нередко приписывая все эти преступления исключительно евреям-большевикам, обычно „забывают“ о евреях-жертвах ликвидации НЭПа в городах, среди которых тоже были сотни тысяч ссыльных, лишенцев и т. п.»

Большой любитель «приписывать все преступления исключительно евреям-большевикам», как мы уже знаем, – наш друг Андрей Буровский. Вот, о том периоде [4, т. 2, стр. 237]: «Многие интеллигенты старшего поколения могли бы рассказать, как их держали в тюрьме за золото – то есть посадят в камеру на 10 человек все 50  и не выпустят, пока не отдашь все золото… Все, кто рассказывал об этой позорной практике, назвали следователей и палачей исключительно с еврейскими фамилиями». Что касается «следователей и палачей исключительно с еврейскими фамилиями» –  это мы рассмотрим ниже. А насчет того, что в камеры те набивали интеллигентов – где вы видели интеллигентов, обремененных золотом? И у меня опять есть повод порадоваться тому, что в России юдо-озабоченных много и разных. Солженицын сообщает (стр. 235): «В начале 30-х  при вымогании золота и драгоценностей в маленьких городах и местечках… через застенки ГПУ практически проходило все мужское еврейское население». В больших городах, где значительная часть нэпманов была из евреев, ни одного из них эта кампания тоже не обошла. Так что наш друг перепутал, с какой стороны решетки евреев было больше.

Но «плач Ярославны» продолжается. Буровский патетически вопрошает (стр. 168): «Но покажите мне, ради Бога, хотя бы одного революционера – этнического русского, который заведовал бы кафедрой или стал бы послом в любой европейской стране?!»  Не стал бы показывать, но если уж человек просит «ради Бога»… Слышал ли господин хороший об Александре Коллонтай, дочери царского генерала (уж не еврея ли?), которая была советским послом в Норвегии и Швеции и вообще первой в мире женщиной-послом? Или о Федоре Раскольникове, бывшим послом (полпредом) в Афганистане, Эстонии, Дании, Болгарии? Да что там посол, а сам нарком по иностранным делам Георгий Чичерин – из крестьян или рабочих происходил?

Да вот Буровский сам себя опровергает (стр. 252): «Большевикам служили Чичерин, Тухачевский, Радзивилл – люди старинных дворянских родов… Если В. Брюсова называют порой „первым советским поэтом“, то с тем же успехом и Брусилов – первый советский генерал». Я понимаю, вранье вошло уже в привычку, но какой смысл врать в ситуации, когда тебя тут же за язык схватят?

Из приведенного беглого обзора положения евреев в первый период советской власти видно, что больше всего разные социальные слои евреев страдали от того же, что и в царское время, – от постоянной смены законоположений, определявших их существование, только при советах эта смена приобрела еще более калейдоскопический характер. Вряд ли утешением им служило то, что теперь эта чехарда касалась не только их.

Советское плановое государство не могло обойтись без большого (гораздо большего, чем в царской России) и все растущего слоя служащих и чиновников. Бруцкус пишет [82, стр. 306-307] об этом сословии: «Когда русская интеллигенция убедилась, что большевики, к сожалению, не являются скоро преходящим бедствием и когда в то же время с объявлением НЭП’а приемы управления приняли несколько более нормальный характер, она пошла на службу советской власти, тем более что никакого другого выхода для нее и не было. Еврейская интеллигенция до революции не была служилой. Она или работала в частных предприятиях, своих или чужих, или занималась свободными профессиями. Так как государство исполняет экономические функции, то еврейская интеллигенция, более причастная к экономической жизни, была очень желанной для многих ведомств».

Выше мы уже писали о том, что во второй половине 20-х годов евреи составляли 8% от всех советских служащих, что примерно соответствовало их доле в городском населении страны. Но на высших уровнях управления и в некоторых отраслях их процент был выше. По информации Костырченко [83, стр. 58], «На май 1919-го присутствие евреев в коллегиях центральных наркоматов составило 21%… По данным на 1 января 1927 года, их доля в аппарате советов равнялась 10,3%, органов юстиции – 7,8%, государственной торговли – 13,2%, в общественных организациях – 19,3%».

Учитывая, что до революции евреи на государственную службу не допускались, Бруцкус ставит вопрос: «Можно ли считать, что появление класса еврейских служащих является ценным революционным завоеванием для еврейского населения?» И сам на него отвечает (стр. 307-308): «Для большинства еврейских служащих, вышедших из верхов еврейского общества, этого ни в коем случае нельзя сказать. Эти группы в своих ли предприятиях, в чужих ли капиталистических предприятиях или в свободных профессиях были материально лучше поставлены, чем на советской службе. О моральном самочувствии интеллигенции у монопольного работодателя, коммунистического государства, и под руководством и контролем коммунистов, состоявших в значительной части из самоуверенных и мало культурных молодых людей, не приходится и распространяться. Верхи еврейского населения при своем вынужденном переходе на советскую службу, конечно, не выиграли, а потеряли». Последнее заключение в равной мере относится и к русской интеллигенции.

Но, как мы уже знаем, значительная, если не большая часть высшего слоя как русского, так и еврейского общества после Октябрьского переворота эмигрировала из страны. Оставшейся в стране интеллигенции никак не могло хватить для пронизывающего все поры общества аппарата коммунистического режима. По необходимости на службу ему была призвана масса полуобразованных, а иногда и еле образованных людей. Впрочем, дело тут было не только в необходимости, это еще и соответствовало духу режима: «кто был никем – тот станет всем!». Этим полуобразованным и доверия было больше, чем подлинным интеллигентам. Среди этой полуобразованщины и недообразованщины, как отмечалось выше, было много евреев. И вот этот слой евреев, ранее и не мечтавших о государственной службе, дальнейшем образовании и зачастую вообще пребывавших в полунищенском состоянии, действительно от революции выиграл.

Но, следуя за Бруцкусом, мы говорили, в основном, о положении советского еврейства в 20-е годы, фактически даже до 1927 года. В следующее десятилетие, с началом ускоренной индустриализации, евреи из местечек и городков черты оседлости в массовом порядке переселялись в крупные города, на стройки социализма, молодежь шла на рабфаки и в институты. Аронсон пишет [102, стр. 147]: «В 30-х годах в индустрию включилось до полумиллиона евреев, занятых преимущественно физическим трудом; такое же число евреев числилось среди государственных служащих, порой занимавших видные посты, преимущественно в хозяйственном аппарате… Широкий доступ в высшие и специальные учебные заведения привел к созданию не только кадров врачей, учителей и особенно  инженеров и технических работников среди евреев, но и открыл для них возможность преподавательской и научно-исследовательской деятельности…» В итоге социальный облик еврейства в корне изменился [104, стр. 446]: «Перепись 1939 года зафиксировала 40,7% евреев как служащих, 30,5% были рабочими и 16,1% были кооперированными ремесленниками».

Выиграли евреи от этой метаморфозы или проиграли? В материальном плане все-таки выиграли: уж очень убогим было то, от чего они ушли. Я сам помню еще местечковую жизнь в украинской Подолии, наш дом с земляным полом, без всяких удобств. Но, главное, жизнь в местечках сулила евреям мало перспектив. Правда, перебравшись в растущий индустриальный центр Востока Украины, мы жили в страшной скученности, испытывали на себе все дефициты советской торговли и т. п. Но было это не так обидно, ибо эти тяготы евреи несли наравне со всеми. И в профессиональном отношении евреи стали «как все»: ушли от мелочной торговли, от малопроизводительных и отягощенных жуткой внутренней конкуренцией ремесленных промыслов, освоили индустриальные профессии.

А если еще учесть, что выпало в начале 30-х годов на долю русского, украинского и прочего крестьянства, то евреев того времени можно считать просто везунчиками. Правда, как отмечалось выше, среди еврейских земледельцев тоже были раскулаченные, а в городах евреи составляли очень значительную часть подвергшихся «раскулачиванию» и репрессиям, но все же это несравнимо с катастрофой коллективизации, которую вполне можно назвать крестьянским Холокостом.

Главным достижением евреев в те годы стала закладка фундамента самого образованного в СССР народа. Попытки Буровского и других авторов того же пошиба представить дело таким образом, что евреи имели в то время какие-то преимущества в этом отношении, абсолютно несостоятельны: они получили тогда всего-навсего равные со всеми права. Просто, евреи воспользовались открывшимися возможностями полнее других. А когда через короткое время у них равные права вновь отняли, загнать вырвавшегося на волю джина обратно в бутылку оказалось не так-то просто. К моменту развала СССР около 70% евреев имели высшее образование, отчего антисемиты по сей день исходят желчью. Евреи так и покидали в 90-е годы бывший Советский Союз – самым высокообразованным его народом.

Но за этот прогресс они дорого заплатили. Шульгин, посетивший в 1926 году Советскую Россию, не без злорадства писал [14, стр. 36-37]: «Революция принесла евреям равноправие... и огромный подъем антисемитизма… Советские газеты пестрят заявлениями об антисемитизме в самой коммунистической партии».

Эту информацию подтверждает Костырченко [83, стр. 106]: «26 августа 1926 года в Агитпропе ЦК состоялось специальное совещание, обсудившее меры борьбы с антисемитизмом прежде всего в рядах ВКП(б), которую вследствие начавшегося с 1924 года массового наплыва в ее ряды льнущей к власти молодежи мещанско-крестьянского происхождения (так называемый ленинский призыв) достаточно серьезно поразил этот социальный недуг… Руководством Агипропа была направлена в секретариат ЦК объемная записка, в которой рисовалась следующая нерадостная картина:

„Представление о том, что советская власть мирволит евреям, что она „жидовская власть“, что из-за евреев безработица и жилищная нужда, нехватка мест в вузах и рост розничных цен, спекуляция – это представление широко прививается всеми враждебными элементами трудовым массам. Разговоры о „еврейском засилье“… о необходимости устроить еще одну революцию против „жидов“ – эти разговоры встречаются сплошь и рядом. События внутрипартийной борьбы воспринимаются некоторыми коммунистами и всей обывательщиной как национальная борьба на верхах партии…“»

Солженицын пишет [5, том 2, стр. 270], что Сталин уже тогда действительно испытывал искушение разыграть эту карту, но он все же поостерегся – рано было. А что касается «льнущей к власти молодежи мещанско-крестьянского происхождения», то через несколько лет эти волчата окрепнут, превратятся в молодых, на все готовых голодных волков, и, опираясь на них, утоляя их голод, Сталин произведет переворот в партии и стране. И не зря события того, 1926 года (именно в том году один за другим были «вычищены» из политбюро Каменев, Зиновьев и Троцкий) воспринимались «как национальная борьба на верхах партии» – те события и были прелюдией к перевороту от интернационализма к шовинизму в государственной политике.

Но пока флаг интернационализма официально не спускался (стр. 105): «Выступая в декабре 1927 года на ХV съезде партии», Сталин потребовал бороться с антисемитизмом «со всей беспощадностью». А Орджоникидзе, тогда председатель ЦКК ВКП(б) и нарком РКИ СССР, «привел в своем отчете подробные данные о национальном составе государственных служащих и сделал на их основании вывод о том, что „аппарат в своем огромном большинстве состоит из русских“ и потому „всяческие разговорчики о еврейском засилье и т. д. не имеют под собой никакой почвы“»

Но кто из антисемитов когда-либо ориентировался на цифры? У них были представления, чувства, инстинкты, наконец. В предыдущей главе приведены точные данные о составе ВЧК в годы Гражданской войны, из которых следует, что большинство ее сотрудников на всех этапах составляли русские, а в ее верхушке евреев не было. Но «заинтересованные лица» и тогда, и по сей день утверждали и утверждают обратное. А тут – молодые голодные волки. Что такому с того, что, скажем, 85% мест в аппарате занимают русские, ему-то надо одно единственное место у кормушки, а его занимает какой-то Абрам!

Нет, руководство партии боролось с антисемитизмом самыми разными методами. Например [83, стр. 63]: «В ноябре 1919 года, после разгрома белых на Украине, Ленин даже направил украинскому советскому руководству секретное предписание „не допускать евреев в органы власти (разве в ничтожном проценте, в особо исключительных случаях, под классовый контроль)“». С подобными требованиями в разное время выступали и руководящие деятели из евреев – Зиновьев (стр. 54), Троцкий (стр. 59): партии очень не хотелось, чтобы ее считали «жидовской». Но выдерживать эту линию было трудно, ибо в аппарате требовались грамотные люди. Мы видели в предыдущей главе: в 1923 году в самом высшем руководстве ОГПУ из русских среднее и высшее образование имели только половина руководителей, а из евреев – практически все. То есть требования к евреям были более жесткие, их брали в силу крайней необходимости.

С другой стороны (стр. 107): «В соответствии с законом действия по возбуждению ненависти на национальной почве квалифицировались как государственное преступление», за проявления антисемитизма, случалось, судили. Шесть руководителей националистической организации, которая, в частности, выступала за «переселение евреев на свою родину в Палестину» (!) были в 1925 году даже расстреляны.

И с третьей стороны (стр. 109): «Будучи диктатором-популистом и чутко прислушиваясь к так называемому гласу народа, требовавшему очередных жертвоприношений, Сталин предпринял в „переломные“ 1929-1930 годы ряд утолявших антисемитский зуд плебса репрессивных акций, направленных главным образом против нэпманов и спекулянтов из еврейской среды. 1 апреля 1929 г. ЦК, например, приказал ОГПУ „арестовать в ближайшие дни 100-150 заведомых спекулянтов по Москве, являющихся фактическими организаторами паники на рынке потребительских товаров, и выслать их в далекие края Сибири“».

Костырченко считает (стр. 110), что «в определенной мере та же цель преследовалась в ходе репрессий против обвиненных во вредительстве „буржуазных специалистов“, среди которых было немало евреев. Наиболее жестокая расправа такого рода произошла осенью 1930 года. 22 сентября „Известия“ сообщили об аресте, а через три дня уже о казни 48 крупных советских специалистов – „участников вредительской организации в области снабжения населения продуктами“ и „организации голода в СССР“». Жертвами этой акции стали и 8 евреев.

Была ли в этих акциях и скрытая антисемитская подоплека, трудно сказать. В конце концов, 8 из 48 – это примерно соответствовало проценту евреев в аппарате. Конечно, еврейские фамилии в этих списках согревали сердца определенных кругов населения (не только плебса), но к подобным жертвоприношениям советская власть, которой постоянно приходилось искать виновников голода или трудностей в снабжении населения, прибегала все годы своего существования, и кто только не оказывался в числе этих жертв…

К середине 30-х годов антисемитизм в стране несколько поутих – отчасти благодаря мерам властей, отчасти по «естественным» причинам (исчезли раздражающие обывателя нэпманы, не стало безработицы и, соответственно, конкуренции с евреями за рабочие места), но парадоксальным образом с этого момента, сначала исподволь, а затем и открыто, стал возрождаться государственный антисемитизм. Но об этом – в свое время.

И все же самая большая цена, которую евреи заплатили за эмансипацию по-советски, была потеря ими национальной идентичности. Как пишет Клиер [104, стр. 443]: «Преимущества революции становились доступны евреям только по мере их готовности потерять свое еврейство». Господин Клиер ошибается в одном: об этой готовности евреев особенно и не спрашивали. Правда, Костырченко считает [83, стр. 138], что насильственная ассимиляция евреев началась только в конце 30-х годов. Но поход большевиков против еврейской религии начался с первых лет советской власти. А что такое традиционный еврейский образ жизни без иудаизма?

Спросите русского патриота, в чем самая большая вина Америки. По меньшей мере, в половине случаев вам ответят, что американцы хотят лишить все народы мира (в первую очередь, конечно, славян, русских) их национальной идентичности, национального самосознания. А евреев всего этого лишили, и это еще выдается за благодеяние.