Евреи и «Советский проект», том 2 «Русские, евреи, русские евреи»

Часть 7. Российская культурно-историческая матрица восстанавливается

ЧАСТЬ 7. РОССИЙСКАЯ КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ

МАТРИЦА ВОССТАНАВЛИВАЕТСЯ

Осью, хребтом российской культурно-исторической матрицы является имперскость, великодержавность. Если России надо куда-либо прорубить окно или дверь, проложить мост, народы, проживающие на территории будущих окон, дверей или мостов, в расчет не берутся: раз империи надо, обязаны терпеть. А затем им следует «нечувствительно слиться» с титульной нацией, то есть ассимилироваться. Замечательным образом эти идеи развил в своем труде [24] Николай Данилевский (на всем этом мы подробно останавливались в 1-м томе данного сочинения).

Большевистская революция, на знамени которой было написано «Интернационализм», казалось бы, должна была со всем этим покончить. Поначалу так оно вроде бы и было. И даже, как пишет Буровский [4, т. 2, стр. 232-233],  «одним из первых и важнейших» ленинских декретов был «Декрет о репрессированных народах от 29 октября 1917 года». Очень интересный декрет, ибо он почему-то «до сих пор усиленно скрывается от населения». Касался он народов, которые при царизме подвергались «угнетению» и «репрессиям», а именно народов Севера, Средней Азии, Кавказа и, конечно, евреев. «Именно этим декретом создавалось новое привилегированное сословие из национальных меньшинств, евреев в первую очередь». Что, так и было записано в декрете: евреям привилегии предоставлять в первую очередь – впереди якутов, узбеков, черкесов и прочих?

В чем вообще заключалась суть привилегий, как это часто у Буровского бывает, узнать невозможно: ни одной формулировки из декрета не приводится. А зачем, без них удобнее напустить на читателя туман домыслов с откровенным враньем вперемешку. Жуется уже известная нам жвачка о том, что потомкам дворян, купцов, духовных лиц из русских путь к высшему образованию был в то время закрыт, а вот на евреев эти ограничения не распространялись. В главе 31 было показано, что это чистое вранье. В словарях пишут: «Клептомания – импульсивно возникающее непреодолимое стремление совершать кражи». Вы случайно не знаете, как называется непреодолимое стремление лгать? Или, может быть, это просто профессиональное качество русских историков советской генерации?

Но мы отвлеклись. Я не знаю, был ли декрет, о котором речь, но, если был, то реально он мог означать только одно: евреи, как и все прочие нацмены, уравнивались в правах с титульной нацией. И так оно в первые годы советской власти и было. Притеснения, конечно, были, но если притеснялся иудаизм, то ведь и православие притеснялось. Буровский пытается представить дело таким образом [4, т.2, стр. 234], что только православие и притеснялось («запрет на крашеные яички, на елку…»), но в другом месте (стр. 315) сам же пишет, что «уже в 1920-е… все основы национально-еврейской культуры втоптаны в грязь…», или (т. 1, стр. 202), что коммунисты «расстреливали раввинов и взрывали синагоги». Точно так же он пытается создать впечатление, что не печатались только русские писатели, например «„клерикалы“ и „антисемиты“ типа Лескова или Достоевского». Поразительно, но этот профессиональный историк, берущийся писать на тему русского еврейства, не знает даже о том, что Лесков был самым ярким и последовательным защитником евреев.

Притеснения русской литературы в те годы наиболее бросались в глаза просто в силу того, что она была в России, безусловно, доминирующей. Но за пределами того, что считалось «клерикальным», «буржуазным» и т. п., культуры всех народов России в первые годы советской власти получили равные права для развития. Однако, это были в буквальном смысле считанные годы – с 1922 по примерно 1930 год. Затем все стало возвращаться на «круги своя», и «круги» эти были кругами русского великодержавного шовинизма. Вновь началось, вначале скрытое, наступление на культуры нерусских народов, включая «братские» украинскую и белорусскую культуру, а с 1934 года возвеличивание всего русского стало открытым.

Но для полного восстановления российской культурно-исторической матрицы недоставало еще одного элемента, ставшего с конца ХVIII века ее неотъемлемой частью, а именно – юдофобии: в 1930-е годы еврейская культура вытеснялась наравне с культурами других нерусских народов. Положение в этой области стало «выправляться», постепенно принимая свой «нормальный» (для России) вид, в конце тех же 1930-х годов, а еще через десятилетие приобрело формы и масштабы, превзошедшие все, что знала Российская империя. Об этом и пойдет речь в главах данной части.

Глава 35.

Начало регенерации «матрицы»

Не нашедшие братьев по разуму ищут братьев по крови

Виктор Шендерович

Остановимся на вопросе, который рано или поздно встает при обсуждении данной темы: был ли Сталин антисемитом? Жорес Медведев так отвечает на него [90, стр. 92]: «Антисемитизм Сталина… не был ни религиозным, ни этническим, ни бытовым. Он был политическим и проявлялся в форме антисионизма, а не юдофобии». Но автор сам себе противоречит, когда приводит ряд свидетельств дочери Сталина Светланы. Отец, рассказывает она (стр. 28) был недоволен тем, что старший сын Яков женился на еврейке. Потом он ей самой выговаривал по поводу ее отношений с кинодраматургом Алексеем Каплером (стр. 36): «Уж не могла себе русского найти!». Недоволен он был и тем (стр. 40), что ее первый муж Григорий Морозов тоже был евреем. И Солженицын пишет об отношении Сталина к евреям [5, том 2, стр. 326]: «Недоброжелательство к ним, надо думать, обретало в его сердце постоянно». Видимо, близок к истине Костырченко, который пишет [83, стр. 275] о «завуалированном личном антисемитизме» Сталина, и приводит в подтверждение этого ряд фактов (стр. 200 и др.), но считает, что «в отличие от Гитлера он был большим прагматиком, чем антисемитом».

Но дело было, конечно, не только в сталинском антисемитизме. В главе 31 уже говорилось о том, что, как только победа большевиков стала очевидной, в партию во множестве хлынула молодежь титульной нации, что во многом предопределило будущие перемены в партии и государстве. Этот взгляд подтверждает Костырченко (стр. 202-203): «Налицо был важнейший признак, дающий применительно к советским реалиям конца 30-х годов основание говорить о государственном антисемитизме как социально-политическом явлении, пережившем начавшийся десятилетием ранее инкубационный период… Речь идет об аппаратной движущей силе этой политики, которая представляла собой чиновную генерацию, состоявшую главным образом из людей, вышедших из социальных низов и в силу возраста приобщившихся к большевизму уже после смерти Ленина (так называемый ленинский призыв), в период сильнейшего всплеска в обществе бытового антисемитизма. Формирование этой генерации осуществлялось синхронно с радикальными переменами в партии, инициированными Сталиным в конце 20-х годов».

Бытовой антисемитизм, который всегда имел место в российском обществе, пышно расцвел в первые годы советской власти, о чем не без удовлетворения писал Шульгин [14, стр. 5, 31-32 и др.] после того, как в 1926 году «инкогнито» (это он так считал, в действительности каждый его шаг контролировался ГПУ) побывал в Советской России. В значительной мере эта вспышка антисемитизма была вызвана тем, что ранее придушенные евреи теперь выступили в роли равноправных и к тому же сильных конкурентов в различных областях жизни общества. Особенно нестерпимым для представителей титульной нации было ранее немыслимое их присутствие в органах власти.

Именно в 1926 году были удалены из политбюро все евреи. Вот как расценил это событие Кожинов [2, т. 1, стр. 287]: «Если уж ставить вопрос о связи устранения Троцкого, Зиновьева и Каменева из верховной власти с пресловутым “антисемитизмом”, то только в том плане, что их присутствие в Политбюро неизбежно стимулировало антисемитские настроения в стране… Особенно остро встала эта проблема в середине 1920-х годов, когда большинство населения осознало, что страной правит не Совнарком, а Политбюро. И не исключено, что сей факт оказал воздействие на решение в 1926 году судьбы еврейских членов Политбюро. Но в наиболее общем и глубоком смысле конец “еврейского засилья” в Политбюро означал, что их роль — притом роль, как говорилось выше, закономерная, даже необходимая — уже сыграна».

Дескать, Сталин пошел навстречу настроениям народных масс. Не очень серьезный довод: партия при желании умела справляться с подобными настроениями масс. Более важным фактором было то, что этот антисемитизм проник вглубь самой партии, главным образом вместе с той самой вышедшей из низов общества молодой генерацией членов партии.

Вот насчет того, что «в наиболее глубоком и точном смысле роль евреев была уже сыграна», Кожинов более чем прав. Евреи, как мы говорили в предыдущих главах, нужны были для того, чтобы партия могла захватить и укрепить власть. Но после того, как эта цель была достигнута, стало вырисовываться, что власть партии или даже ее ЦК или политбюро – это не совсем то, что нужно России, к чему Россия привычна. Россию больше устраивало традиционное «вожаческое» (так это называл Шульгин) устройство общества – не с самодержцем, так с вождем во главе. Носителями этой идеологии в партии стала та самая генерация молодых волков, не знавшая никаких фракций и «платформ» в партии, не зараженная бациллой интернационализма, а, напротив, заинтересованная в том, чтобы всяких «интернационалов», и прежде всего – евреев, из аппарата выкинуть: они всеми фибрами души жаждали занять их места.

И очень точно замечание Костырченко, что «Формирование этой генерации осуществлялось синхронно с радикальными переменами в партии, инициированными Сталиным в конце 20-х годов». Действительно, во второй половине 20-х годов генерация молодых волков и вождь счастливо обрели друг друга. Обратимся опять к Костырченко [83, стр. 154]: «Генезис единоличной власти предполагает замену соратников диктатора на лично преданных ему слуг. Сама политическая основа вновь создававшейся империи – всевластие вождя, стяжавшего мощью всеохватного и безликого аппарата власти покорность и послушание подданных, – органически отторгала такие, например, популярные в народе личности, как Г. К. Орджоникидзе, Постышев, Горький, Бухарин и Диманштейн, каждый из которых стал в свое время признанным лидером в той или иной области». На место послереволюционного поливождизма должен был прийти культ одного вождя, всесильного и мудрого, определяющего курс страны во всех областях жизни – от теории марксизма до сельского хозяйства и от военного строительства до языкознания. Так союз между вождем и генерацией молодых (и голодных) волков стал основой для формирования культа личности Сталина. 

Очень удобной для этого базой оказался старый добрый русский шовинизм. Вытеснить, победить евреев в честной конкурентной борьбе молодым волкам было трудно. Нет, конечно, они уже прошли рабфаки, некоторые и институты покончали, но… обратимся-ка к полузабытому нами Кара-Мурзе. Вот он цитирует старшего научного сотрудника Института философии АН СССР Н. Козлову [40, т. 1, стр. 340-341]: «Ветер революции вымел на поверхность исторической жизни множество людей, живших в мире связей личного типа, характерных для традиционных доиндустриальных обществ. Это – люди безъязыкие, молчащие „от дурости и угнетения“… О какой науке они мечтали, сказать трудно… Открылись десятки университетов, появились тысячи новых научных работников… Новых, „красных“ студентов отличал удивительно низкий уровень грамотности, результатом же стала деградация университетов…»

О том же писал и видный филолог и культуролог Сергей Аверинцев: «Нельзя сказать, что среди этой новой получившейся среды, новосозданной среды научных работников и работников умственного труда совсем не оказалось людей с задатками интеллигентов. Мы знаем, что оказались. Но… единицы». Очень сердится на Козлову и Аверинцева, а заодно и на Солженицына с Шафаревичем Кара-Мурза за подобные «антинародные» (они против образования для «кухаркиных детей»!) взгляды, но… справедливость приведенных фактов не оспаривает.

Молодые волки, рвавшиеся к местам у властной кормушки, были из той «новой среды», из низов общества. Кара-Мурза, встав на их защиту, неожиданно делает очень точное замечание [40, т. 1, стр. 340]: «Очень часто именно тот, кто поднялся „из грязи в князи“, становится самым подлым душителем и угнетателем простонародья». Советское (русское, славянское) простонародье в полной мере испытало действие этой закономерности на себе. К началу 30-х годов наиболее расторопные молодые волки успели дорасти до функционеров низшего, а кое-кто и среднего звена, и, будучи в своем большинстве сами выходцами из крестьянской среды, сыграли большую роль в проведении сталинской политики раскулачивания и коллективизации на селе. Большинство советских маршалов и генералов тоже были выходцами из крестьян. Что не мешало им во время войны безоглядно тратить «живую силу», состоявшую, особенно в пехоте, из тех же крестьян.

Евреи, чьи места рвались занять «ленинские призванцы», тоже в большинстве своем были выходцами из низов общества, но еврейского общества. Как популярно (и неоднократно) объяснил нам  наш друг Буровский, за самым убогим евреем стоят десятки поколений сплошь грамотных, поднаторевших в абстрактных умствованиях предков. Еврей жаждет и способен учиться, и, если он закончил университет, то имеет и соответствующие знания. А представитель титульной нации часто единственно чего жаждет, так это занять его место, а его университетский диплом… ну да, диплом.

Но зато он имеет перед евреем одно огромное преимущество – именно то, что он «титульный». Но в первые годы советской власти «титульность» ничего не давала! Ясно, что это нетерпимое положение надо было менять, и как можно скорее. И генерация молодых волков вместе с вождем с конца 20-х годов начала трудиться над осуществлением этой задачи. Солженицын пишет [5, том 2, стр. 271], что «по мере личного усиления Сталина, к концу 20-х годов началось сокращение евреев в соваппарате». Но вождь, видимо, понял, что без евреев ему пока не обойтись, и кампания не получила продолжения, напротив, число евреев в аппарате продолжало расти.

Но уже в 1934 году, как пишет Кожинов, стал возможным возврат ко многим атрибутам российской великодержавности, а к концу того же десятилетия русский шовинизм мог уже радоваться своему воскрешенному дитятку – государственному антисемитизму. Начиналось все исподволь, почти незаметно. Известно сталинское выражение: «Кадры решают все». По решению ХVII съезда ВКП(б) (и, очевидно, с подачи Сталина) в 1934 году в ЦК партии был создан отдел руководящих партийных органов (ОРПО), очень быстро ставший самым крупным и влиятельным подразделением ЦК, постепенно подчинившим себе кадровую политику не только в самой партии, но и в государственном аппарате. В 1935 году заместителем начальника ОРПО, а с 4 февраля 1936 года его начальником стал Г. М. Маленков.

Костырченко сообщает [83, стр. 206-207]: «Чутко уловив  государственно-патриотические веяния, исходившие из Кремля, Маленков с 1935 года начал вводить в аппарате ЦК новую форму учета номенклатурных кадров (так называемые справки-объективки), в которых впервые была предусмотрена графа „национальность“. Вчера еще не бравшаяся в расчет, эта позиция очень быстро стала приближаться по степени важности к такому главному начиная с 1917 года анкетному пункту как „социальное происхождение“. По указанию свыше „национализация“ кадровой работы происходила и в государственных учреждениях. Циркуляром НКВД СССР №65 от 2 апреля 1938 года в паспортах, а также в свидетельствах о рождении и других официальных документах, выдаваемых органами ЗАГС, национальность граждан стала записываться не произвольно, не по желанию самих граждан, как практиковалось с момента введения паспортов в 1933 году, а на основании соответствующих бумаг».

Здесь я позволю себе немного отвлечься. Русские очень любят «сильное государство». Но в 1930-е годы можно было физически ощутить, как по мере того, как государство матерело, оно становилось все более тоталитарным, а его граждане, соответственно, все более бесправными. Ввели в 1933 году для городского населения паспорта – и сразу же крестьяне, составлявшие большинство населения страны, стали людьми второго сорта, почти крепостными, лишенными права выбора места жительства, свободы передвижения. Запись в документах национальности (которой нет ни в одной стране мира) дала возможность разделить граждан на сорта по этому признаку.

Как сообщает Костырченко (стр. 181), «20 июля 1937 года политбюро поручило Ежову „дать немедля приказ по органам НКВД об аресте всех немцев, работающих на оборонных заводах“… В марте 1938-го очередь дошла и до центрального аппарата Наркомата оборонной промышленности, руководству которого совместно с НКВД было предписано срочно „очистить“ военно-промышленный комплекс от еще работающих в этой сфере немцев, а также от поляков, латышей и эстонцев».

А вот ветерок подул в давно лелеемом направлении (стр. 199): «Примерно с лета 1938 года в святая святых партии – аппарате ЦК прекращаются кадровые назначения чиновников еврейского происхождения, а с конца того же года, то есть с началом советско-германского сближения, оттуда исподволь стали устранять евреев (на первых порах по одному и почти незаметно), уцелевших после „большого террора“. Причем увольняли их, как правило, под благовидными предлогами, без скандалов и, как правило, с последующим трудоустройством на престижные должности в наркоматы и другие престижные учреждения, откуда их начнут убирать через несколько лет».

Но очень скоро эти излишние «нежности» кончились, евреев начали убирать целыми списками и с обвинительными ярлыками (стр. 208-209): в недрах ОРПО родилась «Справка „О засоренности аппарата Наркомздрава СССР“ от 27 ноября 1938 г., в которой впервые в практике работы аппарата ЦК к разряду людей, „не заслуживающих политического доверия“, были причислены почти исключительно одни евреи. И чтобы не возникло никаких сомнений в том, что именно объединяет людей, якобы виновных в кадровом неблагополучии в медицинском ведомстве, в справке после соответствующих фамилий следовало уточнение: „еврей“, „еврейка“».

Это молодые волки в аппарате пробовали, на какую степень и формы антисемитизма готово пойти высшее руководство. «Одобрямс» со стороны этого руководства выразилось в том, что один из авторов этого документа Б. Д. Петров вскоре пошел на повышение, заняв в созданном по решению ХVIII съезда партии Управлении кадров (УК) должность заведующего отделом здравоохранения. Уж он себя показал в последующие годы на ниве борьбы с «чуждым элементом»!

По решению того же съезда бывший Агитпроп был реорганизован 4 августа 1938 года в мощное Управление пропаганды и агитации, на которое была возложена задача (стр. 212) «как можно быстрей наладить работу новой, исполненной имперским духом бюрократической махины. Выполнение этой миссии было доверено молодой генерации идеологических функционеров „ленинского призыва“ и сталинской выучки, сознание которых не было обременено ортодоксальным коммунистическим интернационализмом, как, впрочем, и какой-либо иной идейностью. В основном это были выходцы из социальных низов, которые не замутнили свой мозг политическими убеждениями, но зато с избытком были наделены цинизмом  и беспринципностью парвеню. Пробившись наверх на волне „большого террора“, покончившего с идейным большевизмом, они, для того чтобы уцелеть, а также обрести высокое общественное положение и сопутствовавшие ему материальные блага, готовы были на многое».

Но после грандиозной «чистки» партии и аппарата 1936 –1938 годов молодых волков „ленинского призыва“ для решения возросших задач уже не хватало, тем более, что часть из них, неосмотрительно быстро „проросших“, успела (за компанию) попасть под ту чистку. И в 1939 году Сталин организовал новое массовое пополнение рядов партии (стр. 204): «В тот год в ВКП(б) влились 1 535 060 человек, причем половина из них были служащими. В партию, таким образом, хлынул бурный поток молодой бюрократии, свободной от ставших ненужными, а иногда и опасными идейных предрассудков своих предшественников, и руководствовавшейся главным образом карьеристскими соображениями».

Таким образом, отличительной чертой обоих потоков – что „ленинского“ 1924 года, что, условно говоря, „сталинского“ 1939 года – было полное отсутствие идейных, да и моральных предрассудков, и готовность выполнить любое задание „партии и правительства“, а на деле – товарища Сталина. Единственным стимулом для них была карьера.

Обновленный и усиленный Агитпроп во главе с Г. Ф. Александровым стал главным орудием очистки кадров, особенно научных, от «ненадежного элемента». В начале 1941 года его усилиями был разгромлен Тихоокеанский институт СССР во главе с профессором Вольфом Евновичем Мотылевым, взялся Александров и за Институт мирового хозяйства и мировой политики (ИМХиМП), возглавляемый академиком Е. С. Варгой, венгерским евреем, но довести дело до конца помешала начавшаяся война. Стервятникам из Агитпропа пришлось на несколько лет отложить свое пиршество.

Как пишет Костырченко (стр. 199), «Эта тенденция (антисемитская) в кадровой политике Кремля заметно усилилась после заключения советско-германского пакта и продолжала развиваться по нарастающей». Илья Эренбург не зря сказал (естественно, уже после смерти Сталина): «От брака по расчету тоже рождаются дети». Пакт Молотова-Риббентропа способствовал развитию антисемитизма в СССР, как бытового, так и государственного. Мы уже приводили свидетельство личного стенографа Гитлера [71, стр. 456] о том, что «Сталин в беседе с Риббентропом не скрывал, что ждет лишь того момента, когда в СССР будет достаточно своей интеллигенции, чтобы полностью покончить с засильем в руководстве евреев, которые на сегодняшний день еще ему нужны». Симптоматично, что евреев, даже вполне ассимилированных, он «своими» не считал.

Сталин в этом случае, как и в ряде других, стремился сделать приятное немецкому «коллеге». Так, еще в мае 1939 года он освободил от должности наркома иностранных дел СССР Максима Литвинова, назначив вместо него Молотова и, по свидетельству последнего [83, стр. 196], приказал ему провести чистку наркомата от евреев. Ради ублаготворения фюрера он и на прямые подлости шел, например (стр. 194), передал гестапо немецких и австрийских политэмигрантов. Обсуждалась даже возможность роспуска Коминтерна, но с этим по тактическим соображениям решили подождать.

Однако, как считает Костырченко (стр. 200), что касается евреев, дело было не только в стремлении угодить Гитлеру: «Существовали также побудительные причины внутреннего порядка, вызванные постоянно прогрессировавшей  личной юдофобией Сталина, предпринятой им государственно-патриотической перестройкой идейной сферы…» Что главную роль играли внутренние побуждения, подтверждается тем, что после начала войны с Германией антисемитизм в СССР никуда не делся, а, напротив, продолжал крепчать.

Информацию Костырченко дополняет Буровский [4, т. 2, стр.286]: «В книге бывшего шифровальщика советского посольства в Оттаве Игоря Гудзенко написано: „В 1939 году нас частным образом и в индивидуальном порядке „предупреждали“ в Архитектурном институте в Москве, что на евреев сейчас смотрят косо. Нам сообщали о секретном постановлении ЦК ВКП(б), принятом около этого времени…В нем устанавливался точный процент для приема евреев, имевший целью ограничить их поток в советские учебные заведения“». В другом месте (стр. 301) он уточняет: «Процентная норма была порядка 2% всех принятых». Точь в точь – то же, что сделало царское правительство в 1887 году, и точно так же в условиях трусливой секретности. Расея! Кто-то еще обижается, когда говоришь, что это было возрождением российской культурно-исторической матрицы.

Буровский продолжает (стр. 286): «В 1938 году разогнали еврейские организации, в том числе и самые невинные, чисто культурные… Пересажали и перестреляли еврейских писателей, пишущих на идиш и на иврите». Это уже не просто восстановление, а развитие «матрицы». Была еще одна существенная разница с царским временем: тогда еврейский юноша, не прошедший в университет по «норме», мог продолжить учебу в университетах Германии, Франции или любой другой страны. В сталинском СССР и думать об этом было опасно.