Евреи и «Советский проект», том 2 «Русские, евреи, русские евреи»

Часть 7. Российская культурно-историческая матрица восстанавливается

Глава 36.

«Матрица» во Второй мировой войне

Ассимилированное еврейство все еще еврейство, и враг сумеет распознать его

Георгий Федотов, «Новое на старую тему»

Казалось бы, этот раздел можно было назвать проще, например: «Cоветские евреи во Второй мировой войне». Но дело в том, что свое повествование мне придется начать не с советских, а с польских евреев, которые после очередного раздела Польши между гитлеровской Германией и сталинским СССР оказались между двух огней.

На польских территориях, отошедших к СССР, проживало, по произведенным впоследствии подсчетам [83, стр. 186] примерно 1, 292 млн. евреев, а на отошедших к рейху территориях – более 1,8 млн. Вопреки расхожему мнению, Гитлер в тот период стремился не столько к уничтожению евреев, сколько к выселению их из Германии и с захваченных территорий. Поэтому приходится с прискорбием признать, что гибель нескольких миллионов европейских евреев лежит в первую очередь, конечно, на совести нацистов, но не в последнюю – также на совести славного мирового сообщества: евреев ни одна страна не хотела принимать.

Не был исключением и сталинский СССР. Костырченко сообщает (стр. 187): «Руководствуясь волей фюрера, нацисты не только не препятствовали еврейскому исходу со своих земель, но, наоборот, в обход официальных соглашений всеми правдами и неправдами содействовали этому исходу. И хотя власти СССР противодействовали этому, на советскую территорию просочилось 148 – 150 тысяч беженцев. Вот что сообщал 5 декабря 1939 г. в германский МИД начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта генерал-полковник В. Кейтель:

«Выдворение евреев на русскую территорию проходило не так гладко, как, вероятно, ожидалось.. На деле практика, например., была такой: в тихом месте, в лесу тысяча евреев была выдворена за русскую границу, в 15 километрах от этого места они снова вернулись к границе с русским офицером, который хотел заставить немецкого офицера принять их обратно».

Костырченко приводит описание одним из очевидцев драмы еврейских беженцев на новой советско-германской границе (там же): «Немцы не задерживали беглецов, но дубинками и прикладами давали им на дорогу последний показательный урок своей философии „расового мифа“; по ту сторону демаркационной линии в длинных тулупах, буденновских остроконечных шлемах и со штыками наголо стояли стражники „классового мифа“, приветствуя скитальцев, бегущих на землю обетованную, спущенными с поводка овчарками или огнем ручных пулеметов. На двухкилометровой нейтральной полосе вдоль Буга в течение декабря, января, февраля и марта – под голым небом, на ветру и морозе, под снегопадом – располагались обозом толпы бедолаг, укрытых перинами и красными одеялами, жгущих по ночам костры либо стучащих в крестьянские хаты с просьбой помощи и убежища. На дворах устраивались небольшие ярмарки: за еду и помощь в переправе через Буг платили одеждой, драгоценностями и долларами… Большинство возвращалось обратно, под немецкую оккупацию, где в течение следующих лет они почти все без остатка погибли в крематориях Освенцима, Майданека, Бельзена и Бухенвальда; часть, однако, не сдавалась и упорно ждала удобного момента… В течение этих нескольких месяцев сквозь щели в демаркационной линии все-таки удалось протиснуться большому числу беженцев».

Удивление немцев понятно: они ведь считали советскую власть жидо-большевистской, и, очевидно, ожидали, что дополнительные сотни тысяч евреев будут встречены в СССР с распростертыми объятиями. Нацисты никак не могли поверить, что реальность настолько отличается от усвоенного ими мифа, и упорно пытались всучить советам более двух миллионов оказавшихся в их власти евреев (своих плюс австрийские, чешские, польские). В начале 1940 года руководители Берлинского и Венского переселенческих бюро А. Эйхман и В. Шталекер обратились к советскому коллеге начальнику Переселенческого управления при СНК ССССР Е. И. Чекменеву с письмами, в которых предлагали Советскому Союзу забрать всех оказавшихся во власти Германии евреев. Об этой истории рассказывает Костырченко [83, стр. 188-189] и несколько подробнее – российский историк Павел Полян (ныне работающий в кельнском Центре документации периода национал-социализма) в статье [116]. Оба приводят текст письма Чекменева председателю СНК В. М. Молотову от 9 февраля 1940 г.:

«Переселенческим управлением при СНК СССР получены два письма – от Берлинского и Венского переселенческих бюро – по вопросу организации переселения еврейского населения из Германии в СССР – конкретно в Биробиджан и Западную Украину. По соглашению Правительства СССР с Германией об эвакуации населения на территорию СССР эвакуируются лишь украинцы, белорусы, русины и русские. Считаем, что предложения указанных переселенческих бюро не могут быть приняты. Прошу указаний».

Предложения и не были приняты. То есть украинцев, белорусов, русинов и русских, живших на территории Западной Польши, жизни которых непосредственной угрозы не существовало, СССР «спасал», переселяя на свою территорию. А евреев Западной Польши Сталин оставлял гитлеровцам – на верную погибель.

Вы, надеюсь, помните, как Сталин говорил Риббентропу, что он уже ждет того момента, когда в СССР будет достаточно своей интеллигенции, чтобы заменить ею евреев в аппарате. Даже своих, советских и вполне ассимилированных евреев он не считал по-настоящему «своими», зачем же ему нужны были еще миллионы чужих.

Советский дипломат – невозвращенец Федор Раскольников, убитый за границей советским агентом, успел выразить свое мнение по этому поводу в открытом письме Сталину, где он писал: «Еврейских рабочих, интеллигентов, ремесленников, бегущих от фашистского варварства, вы равнодушно предоставили гибели, захлопнув перед ними двери нашей страны, которая на своих огромных просторах может приютить многие тысячи эмигрантов».

Тут стоит вспомнить, что и западные страны отказывались принимать к себе евреев из Германии и стран Восточной Европы. Выше мы говорили о том, как на новой советско-германской границе встретились два мифа – немецкий «расовый миф» и советский «классовый миф». Когда дело коснулось евреев, хорошую компанию им составил западный «демократический миф». И сейчас, когда дело идет об отношении к Израилю, мы видим очень похожую тройственную компанию: из исламского экстремизма, российского двойного стандарта и западного близорукого эгоизма.

Все так. Но тогда, в 1939 году, бросалась еще в глаза откровенная дискриминация со стороны СССР в отношении евреев. Кстати, то, что советская власть явно продемонстрировала, что украинцы, белорусы, русские для нее – свои, а евреи – чужие, никак не поколебало определение нацистской пропагандой советской власти как жидо-большевистской, которое она широко использовала в разразившейся вскоре войне между Германией и СССР.

Зато евреев с вновь присоединенных к СССР территорий уравняли со славянским населением в другом отношении. Как пишет Костырченко [83, стр. 190], власти «занимались выявлением, арестами и отправкой в исправительно-трудовые лагеря тех евреев с вновь присоединенных территорий, кто имел компрометирующее социальное и политическое прошлое ( то есть принадлежал к богатым слоям еврейской буржуазии или входил в сионистско-бундовские и клерикальные организации). Читатель, надеюсь, не сомневается в том, что эти стандартные для «освобожденных» территорий мероприятия коснулись не только евреев. Причуда судьбы: часть арестованных евреев оказалась даже в выигрыше, ибо в советских лагерях они все же имели некоторый шанс выжить, в то время как оставшиеся на свободе в Западной Украине и Западной Белоруссии евреи практически все погибли от рук нацистов.    

А какова была судьба «чужих» евреев, которые успели просочиться на советскую территорию? По решению политбюро ЦК ВКП(б) в ноябре 1939 года была образована специальная комиссия во главе с Берией для решения их участи. Тем, чья биография не содержала компрометирующих данных и кто был пригоден к труду, была предложена альтернатива: либо вербовка на тяжелые работы на севере и востоке страны и получение советского паспорта, либо депортация за советско-германскую границу. Примерно 25 тысяч человек, которые отказались от советского гражданства и потребовали отправить их в страны Запада или Палестину, были возвращены в германскую зону. Тем, кто остался и был направлен на тяжелые работы (чаще всего это были лесозаготовки в районах европейского севера России), как следует из приводимых Костырченко свидетельств [83, стр. 190-191], пришлось очень тяжело, но все же большинство из них выжило.

А теперь обратимся к периоду после нападения Германии на Советский Союз. Прежде всего возникает вопрос, почему евреи в СССР понесли в годы войны такие громадные потери. По переписи 1939 года в СССР проживало 3 020 000 евреев. На вновь присоединенных к СССР в 1939-1940 годах территориях проживало [102, стр. 151] 1 920 000 евреев (не считая примерно 150 тысяч еврейских беженцев из Западной Польши). Значит, всего к моменту нападения Германии на Советский Союз здесь проживало 5 миллионов евреев. В 1948 году, по данным П. Поляна [117] их осталось в СССР 2 миллиона. Следовательно, потери еврейского населения СССР в войну составили около 3 миллионов человек.

Похожие данные приводит Буровский [4, т. 1, стр. 295]: «В январе 1939 года евреев в СССР было три с половиной миллиона. После присоединения польских территорий из стало больше пяти миллионов… Из оказавшихся на оккупированной территории СССР 2,75 – 2,9 миллиона евреев спаслось менее одного процента… В 1946 году в СССР живет порядка 1 800 000 евреев». Раздражает постыдное для историка кое-какство: в 1939 году в СССР была проведена перепись населения, которая зафиксировала приведенную выше численность евреев в стране, зачем было приписывать к ней «лишних» полмиллиона. И больше 5 миллионов евреев стало после присоединения не только польских территорий, но еще и Бессарабии и Прибалтики. Но итог, в общем, тот же: еврейское население СССР после войны недосчиталось примерно 3 млн. человек. Близкую к этому цифру – 2,8 млн. – называет Костырченко [83, стр. 223].

Он пишет (стр. 222-223), что «после войны на Западе появились свидетельства, исходившие от левых сионистских кругов, о том, что в 1941 году советские власти предприняли специальные меры по спасению еврейского населения из угрожаемых районов путем их первоочередной эвакуации… Официально проведение эвакуации регламентировалось строго секретным постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 27 июня». В нем были перечислены категории населения, подлежащие первоочередной эвакуации, евреи, говорит Костырченко, в них не значились. Он заключает: «Поэтому все разговоры о попытках Кремля в годы войны предпринять специальные акции по спасению советских евреев от гитлеровского террора можно однозначно квалифицировать как политическое мифотворчество».

Существенные детали в эту картину добавил Марк Солонин в вышедшей в 2006 году книге [118, стр. 410]: «Судя по тому, как развивались события лета 1941 года, тогдашним руководителям – как и позднейшим пропагандистам – была абсолютно чужда мысль о том, что государство несет какую-то ответственность за жизнь своих подданных. По сей день не обнаружено ни одного документа, ни одного свидетельства того, что советское правительство хотя бы искало пути спасения тех своих граждан, которых в условиях оккупации ждала не тяжелая, безрадостная, голодная ЖИЗНЬ, а жестокая и неминуемая СМЕРТЬ.  Директива Ставки №45 от 2 июля 1945 г. „О порядке эвакуации населения и материальных ценностей“ содержит множество пунктов и подпунктов. В пункте 9 предписано „больных лошадей не эвакуировать, уничтожать на месте“. Далее, после больных лошадей, в пункте 13 сказано: „Семьи военных и руководящих гражданских работников эвакуировать ж. д. транспортом“. И ни одного слова о том, что же делать с семьями (как правило – многодетными) евреев».

Автор признает, что в условиях беспорядочного отступления, почти бегства, Красной Армии с огромных территорий «вывезти в считанные дни два миллиона человек было технически невозможно». В примерно два миллиона он оценивает количество евреев, оставшихся в оккупированных в первые недели войны западных регионах СССР. Однако, «констатация этого бесспорного факта не должна умалять значения того, что власти не предприняли ни малейших попыток вывезти хоть кого-то, хотя бы несколько тысяч детей. Более того, в  первые, самые критические для судеб еврейского населения приграничных областей дни на „старой границе“ продолжали действовать погранзаставы, которые задерживали всех, у кого не было специального разрешения или партбилета!»

Дополняет Аронсон [102, стр. 151-152]: после заключения пакта Молотова-Риббентропа «Власти… начали замалчивать в печати жестокости нацизма в Польше и в частности его антисемитские эксцессы… К этому времени еврейской печати уже не существовало и дезориентация евреев была полной. Проникавшие в Россию слухи о нацистских зверствах в Западной Европе и особенно в Польше, конечно, увеличивали в еврейской среде беспокойство. Однако, систематическое замалчивание советской печатью того, что происходило с евреями за пределами СССР, привело к тому, что советские евреи в массе своей все же не отдавали себе отчета в грозящей им со стороны нацизма опасности».

Буровский приводит [4, т. 1, стр. 299] строки из сообщения некоего зонденфюрера СС вышестоящему начальству от июля 1941 года: «Поразительно, как плохо евреи осведомлены о нашем к ним отношении и о том, как мы обращаемся с евреями в Германии и не такой уж далекой Варшаве…»

Обратимся снова к Костырченко [83, стр. 223]: «Стремительность германского вторжения и как следствие этого неразбериха и хаос, сопутствовавшие отступлению частей Красной Армии в первые недели войны, были главными факторами, предопределившими неотвратимость трагедии советского еврейства. Наименьшими шансами на выживание располагали евреи с западных земель, присоединенных к Советскому Союзу в 1939-1940 годах, где таковых насчитывалось около 2 млн. человек. Только 10-12% из них удалось бежать или эвакуироваться на восток, а основная часть еврейского населения осталась на оккупированной территории». Понятно, что даже самая полная информированность этих евреев и самое пламенное желание советской власти спасти их, мало что могли изменить в их судьбе: советская власть сама едва успевала ноги унести.

Главная вина сталинского режима была общей по отношению ко всем народам СССР. Мы об этом достаточно говорили. Если коротко, вина эта заключалась в преступной внутренней политике, которая ослабила страну накануне этой страшной войны и в дополнение к этому оттолкнула от Советской России ее естественных союзников, в идиотской внешней политике. Всем этим режим совершил, по сути, предательство всех народов СССР. Колоссальные потери 1941-1942 годов – результат этого предательства. Другое дело, что евреи заплатили за него наибольшую цену.

Далее Костырченко пишет: «Евреям, проживавшим восточнее советской западной границы 1939 года, где эвакуация проходила более или менее организованно, повезло больше. Примерно половине из них удалось переместиться вглубь страны». Тут требуется дифференциация. Мои родственники со стороны отца, жившие в местечке несколько восточнее этой границы, все погибли: они точно так же не успели выбраться, и никто и не пытался им помочь в этом (вот мужчин призывного возраста военкомат успел мобилизовать и направить в части). Моя будущая теща работала в колхозе Херсонской области. Хорошо, колхоз был еврейский, ей на пару еще с одной семьей дали телегу с двумя лошадьми. Так через всю степь с двумя крохотными детьми и третьим (моей женой) во чреве добралась до Волги, потеряв в пути (от дифтерита и отсутствия медицинской помощи) одного ребенка.

А моя семья жила в крупном промышленном центре востока Украины. И здесь, и через несколько месяцев вторично, уже с Северного Кавказа, мы получили возможность эвакуироваться, пусть в теплушках или даже на открытых платформах, затем на пароходе через Каспийское море. Я не знаю, было ли по этому поводу какое-то постановление Центра или нет, но определенная организация и по эвакуации, и по расселению на новых местах была, местные власти считали себя обязанными помогать. Но в том, что не все евреи из Восточной Украины эвакуировались, отчасти повинна предвоенная дезинформация со стороны советской пропаганды.

Солонин считает [118, стр. 415-417] «принципиально важным отметить, что на Западе геноцид евреев скрывали, а на Востоке – настойчиво демонстрировали»… Именно на доказательство тождественности понятий „еврей и комиссар“, „евреи и советская власть“ был направлен весь мощнейший пропагандистский аппарат Третьего Рейха. В миллионах листовок, в тысячах газетных публикаций проводилась мысль о том, что именно евреи являются главной действующей силой коммунистического режима, что именно и только они развязали „красный террор“, что именно и только из евреев состоит жирующее среди нищей страны начальство». Знали нацисты, что здесь их ядовитые семена попадут на хорошо взрыхленную почву.

Тут вина была уже, конечно, не советской власти, а «черносотенцев»: это у них нацисты позаимствовали весь этот пропагандистский арсенал. Но и советская власть оказывала нацистам посильную помощь в развертывании среди населения антиеврейских настроений. Солонин пишет об уже упоминавшихся нами расправах в ряде мест органами НКВД с заключенными накануне отхода Красной армии (стр. 418): «Мимо такого „подарка“ немцы не прошли: ответственными за это злодеяние были объявлены евреи… Так у разрытых могил одна кровавая диктатура передавала „эстафетную палочку“ другой».

И еще он отмечает: «Советское общество было давно и тщательно психологически подготовлено к таким явлениям, как массовый внесудебный террор, наказание без преступления, коллективная ответственность целых групп населения за преступления (часто – вымышленные) отдельных лиц». Он указывает на расправы с «кулаками», довоенные депортации в СССР корейцев, китайцев, поляков, латышей. Все это внесло свой вклад в то, что на оккупированных территориях СССР, в отличие от западных стран, уничтожение евреев было практически тотальным: палачи и изуверы из советских граждан свирепствовали в деле уничтожения евреев больше самих немцев. Стоит только добавить, что нередко это относилось не только к евреям. Так, сообщает Солонин (стр. 397), «ставшая всемирно известной деревня Хатынь была сожжена вместе с жителями 118-м „украинским“ полицейским батальоном». В общем, дружба народов СССР в действии…

Зверства нацистов по отношению к евреям в СССР еще и замалчивались. Костырченко пишет [83, стр. 226]: «Введение термина „мирные советские граждане“ стало своеобразным способом замалчивания гитлеровского геноцида евреев». Это, пишет он, «дали обильные всходы семена посеянного перед войной государственного антисемитизма… Этот фактор наглядно проявился в практике информационной работы Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников (ЧГК), созданной 2 ноября 1942 года. Из семи опубликованных в 1943 году ЧГК официальных сообщений о гитлеровских зверствах только в одном были упомянуты евреи». И то это стало возможным благодаря настойчивости члена комиссии писателя А. Н. Толстого. Даже в сообщении от мая 1945 года о лагере смерти Освенцим ЧГК умудрилась ни словом не сказать о евреях.

Всей «работой» по замалчиванию трагедии евреев во время войны руководил главный партидеолог (и главный антисемит) того времени А. С. Щербаков. Это был как раз один из молодых волков, сумевший к началу войны забраться на олимп власти: с 1942 года он занимал пост начальника Главного политического управления Красной армии – заместителя наркома обороны, одновременно начальника «Совинформбюро», был кандидатом в члены политбюро ЦК ВКП(б), первым секретарем МК и МГК и секретарем ЦК. Когда он заболевал, пишет Костырченко, кое-какая информация об злодеяниях фашистов в отношении евреев могла прорваться. «Интернационалисты» в политбюро знали о «маленькой слабости» коллеги, она служила им поводом для шуток [83, стр. 245]: «Зная об особой озабоченности Щербакова „еврейским вопросом“, Молотов и другие члены политбюро, случалось, над ним подтрунивали в присутствии Сталина, называя то Щербаковером, то Щербаковским». С не меньшим основанием они могли бы подтрунивать над Сталиным, называя его то Сталиновером, то Сталиновичем. Могли бы, но почему-то воздерживались…

Аронсон пишет [102, стр. 155-156]: «В выпущенной еще в конце 1943 г. в Москве книге „Документы обвиняют“ нет ни одного документа, относящегося к истреблению евреев. Ни одного слова о евреях нет и в вышедшей под редакцией академика Трайнина (еврея) в 1944 году книжке о лагерях смерти в Белоруссии, хотя в ней говорится о местах, как Гомель, Жлобин и др., где немцами уничтожены все евреи… Даже еврейская газета „Эйнигкайт“ была вынуждена писать, что в Литве немцы планомерно и методично уничтожали „советских людей“… В коммюнике польско-советской Чрезвычайной комиссии о Майданеке (1944 г.) евреи названы лишь в списке одиннадцати народов („а также евреи“)…Та же политика замалчивания продолжалась по окончании войны. Интересно в этом отношении выступление Никиты Хрущева, который по свежим следам освобождения Украины был послан Сталиным в Киев. В своей речи, говоря о страданиях, перенесенных Украиной в годы оккупации, он ни одним словом не упомянул о евреях, хотя к тому времени было широко известно, что на Украине уничтожили больше одного миллиона евреев».

О том же можно прочесть у Буровского [4, т. 1, стр. 304]: «Как раз в те годы, когда СССР шумел на весь мир о том, как его подданные спасали евреев, внутри самого СССР информацию о Холокосте зажимали, елико возможно…В СССР о Холокосте постарались забыть настолько, что даже название Бабий Яр или минское гетто были неизвестны очень многим». После войны Василий Гроссман и Илья Эренбург на основе собранных ими материалов о Холокосте советских евреев пытались издать, как это делалось в других странах, «Черную книгу». Ее издание было запрещено.

На всей территории Советского Союза не было ни одного памятника убитым евреям. Своего рода символом этого безобразия стал киевский Бабий Яр. В 1959 году с предложением поставить там памятник выступил Виктор Некрасов. Украинское начальство и слышать об этом не хотело, а чтобы раз и навсегда прекратить эти поползновения, планировало засыпать овраг и  построить на этом месте стадион или парк культуры и отдыха. Осуществлению этих планов помешал, видимо, Евгений Евтушенко. Какой вой подняли «патриоты», когда в 1961 году он выступил со своим «Над Бабьим Яром памятников нет…» Самое мягкое обвинение в его адрес было – «космополит». Запомнились строки из стихотворения – «отповеди» Алексея Маркова (кто бы сегодня помнил этого «поэта»?):

Нет, мы не требовали метрик,

Глазастых заслонив детей.

Это был прозрачный намек на то, что евреи «воевали на Ташкентском фронте», то есть ошивались в тылу, когда русские кровь проливали. Для этого представления, которое было распространено среди черни, не было никаких реальных оснований. Солженицын, после долгих расчетов, признает [5, том 2, стр. 364]: «Пропорция евреев-участников войны в целом соответствует средней по стране».

Затем он еще дольше рассматривает вопрос о том, почему же на фронте и в тылу сложилось убеждение, что «евреи не воевали». И приходит к выводу: потому, что непропорциональная часть евреев занимала штабные должности, находилась в составе инженерных войск, в медицинских подразделениях и т. п., а в пехоте их было, соответственно, меньше. Вот, например, он сообщает (стр. 365): «В 1926 среди военных врачей было 18,6% евреев при доле в мужском населении – 1,7%, а во время войны этот процент мог только увеличиться за счет большого числа еврейских женщин-военврачей».

Знакомясь с этими его выкладками, трудно отделаться от впечатления, что под видом объяснения причин ложных представлений среди фронтовиков и населения об участии евреев в войне он стремится поддержать эти представления. Ясно ведь, что более повышенный процент евреев в медицине, инженерных войсках, в авиации, на командных должностях связан с их более высоким, в среднем, уровнем образования? Что, надо было военных врачей отправить стрелками в пехоту? Или генералов разжаловать в рядовые? И разве саперы (инженерные войска) меньше рискуют на войне, чем пехота?

В еврейском глазу он заметит любую соринку. А заглянем-ка мы в его глаза: не отыщется ли там какого бревнышка? Вот он с явным осуждением рассказывает (стр. 368-369), как еврейский юноша Шулим Даин ответил своему товарищу, тоже еврею, который звал его идти добровольцем на войну: «Когда меня призовут на войну, я пойду на войну. Но добровольно? – ни в коем случае». Он считал: «Сцепились намертво два фашистских чудовища, и что нам в том участвовать?» Объясняет он недостаток советского (российского) патриотизма среди части евреев «неполной заинтересованностью в этой стране. Ведь впереди всегда – для многих неосознанно, а маячит – уже без сомнения свой Израиль». Это в 1941 году перед евреями «маячил Израиль»?! 

Ну, а сам-то Александр Исаевич, это уж точно – патриот из патриотов, да и не маячила перед ним никакая другая страна, кроме «этой». Но вот о чем пишет [119], ссылаясь на конкретный источник, ныне живущий в США доктор исторических наук Борис Клейн: «Выступая с речью в Америке в 1975 г., он поставил в вину западным державам заключение военного союза со Сталиным в 1941-м. Вместо такого союза, заявил он, „мировая демократия могла бы победить один тоталитарный режим после другого, немецкий, затем советский“».

А вот совсем другой автор, русский почвенник Михаил Лобанов, приводит [120] слова, вложенные Солженицыным в уста одного из персонажей «В круге первом», простого русского мужика: «Если бы мне, Глеба, сказали сейчас: вот летит такой самолёт, на ём бомба атомная. Хочешь, тебя тут как собаку похоронят под лестницей, и семью твою перекроет, и ещё мильён людей, но с вами - Отца Усатого и всё заведение их с корнем… я бы сказал, - он вывернул голову к самолёту: – А ну! ну! кидай! рушь!» Лобанов комментирует: «И веришь, что вдохновитель этих слов и в самом деле мог бы шарахнуть атомную бомбу, снести ею всю Москву с её многомиллионным населением, „все заведения“ государства, лишь бы уничтожить Сталина!»

Вспоминает Лобанов и другой эпизод из того же романа Солженицына: «Советский дипломат Володин мечется по центру Москвы, по Арбату, чтобы забежать в телефонную будку и позвонить оттуда в американское посольство, выдать наших разведчиков в Америке, посвящённых в секреты атомной бомбы». Лобанов в связи с этим эпизодом так характеризует писателя: «Ведь ему ненавистна сама мысль о том, что его страна может иметь атомное оружие, может противостоять Америке». В другой статье Лобанов по тому же поводу говорит: «Солженицын вправе считать себя открывателем этики предательства».

Я отнюдь не солидаризуюсь с точкой зрения Лобанова, но задаюсь вопросом: как Солженицын, при таких его взглядах, может осуждать позицию Шулима Даина? Я прошу читателя хорошо запомнить эту коллизию: мы еще не раз будем встречаться с тем, как Солженицын сурово осуждает других за взгляды, которых сам придерживался на определенном этапе своей жизни!

 

Ладно, могут сказать, это он позднее был обозлен на советскую власть. А вот в 1941 году – он ведь 1918 года рождения, – вероятно, с первых дней добровольцем рванул на фронт, да и в пехоту, да в окопы? Но… во всех его биографиях написано: «в октябре 1941 года был призван в армию». Ну, хорошо, пусть не добровольцем пошел, но воевал-то в пехоте? Да нет, поначалу – в обозе, затем, окончив офицерскую школу, как пишут почти все его биографы, «с весны 1943 по февраль 1945 командовал артиллерийской батареей». А почему же не в пехоте? Ах, да, у него же было высшее образование! Но почему тогда евреи, независимо от образования, должны были воевать непременно в пехоте?

Отметим: добрых полтора года фронт вообще обходился без него. Но и потом он ни одного дня не был на передовой, ибо командовал он никакой не артиллерийской батареей. Рассказывает [121] известный писатель, автор одних из лучших произведений о войне, Григорий Бакланов, действительно всю войну прошедший командиром артиллерийской батареи. Солженицын, оказывается, командовал батареей звуковой разведки: «Надо разъяснить, что такое была эта звукобатарея и где она находилась. По понятиям фронтовиков, находилась она в глубоком тылу… сам Солженицын признает: 3 километра… Обычно находилась она при штабе».

Бакланов добавляет: «Ведь он за всю войну ни разу не выстрелил по немцам, туда, где он был, пули не долетали». По свидетельству одного из бойцов его батареи, у Солженицына и ординарец был, который еду ему готовил отдельно от солдатской пищи. Из его биографий известно, что он еще на фронте писал стихи, рассказы, отправлял их в редакции. Мог ли все это позволить себе действительно фронтовой, «окопный» командир? Бакланов пишет: «Так ты хоть других не попрекай. Нет, попрекает. В одной из своих статей стыдит покойного поэта Давида Самойлова (на фронте Давид Самойлов — пулеметчик второй номер), что тот недолго пробыл в пехоте, а после ранения — писарь и кто-то еще при штабе. Но сам-то Солженицын и дня в пехоте не был, ни разу не ранен, хоть бы сопоставил, взглянул на себя со стороны, как он при этом выглядит».

Остается сказать, что, как пишет Солженицын (стр. 368), Шулим Даин погиб под Сталинградом, он же прошел ее без единой царапины (что неудивительно, учитывая где и как он воевал). Что тут скажешь? Проповедовал: «Жить не по лжи». Не мешало бы хоть немного и – по совести.

Судить о том, где и как воевали евреи в той войне, можно, например, по данным, приведенным Марком Штейнбергом [122]: «По данным Центрального архива министерства обороны Российской Федерации, за годы войны погибло в боях, умерло от ран и болезней, пропало без вести 198 тысяч военнослужащих - евреев, что составляет 39,6 процента от их общего количества», то есть от общей численности евреев в войсках, которое, по данным того же архива, составляло 501 тысячу человек. Штейнберг справедливо заключает: «Такие потери нельзя понести, сидя в тылу на теплых местечках».

По данным, приводимым Меляховецким [9, стр. 218], 162 еврея стали Героями Советского Союза. «По абсолютному числу получивших звание Героя евреи оказались третьими после русских и украинцев, а по относительному „выходу“ Героев – первыми». И еще (стр. 219): «В годы войны в армии служило более 300 генералов-евреев и 20 адмиралов – это более 10% всего высшего командного состава».

А вот что пишет Костырченко [83, стр. 245]: «По данным главного управления кадров Наркомата обороны СССР на 15 января 1943 г., евреи находились на четвертом месте по числу награжденных (6767) после русских (187 178), украинцев (44 344) и белорусов (7210). Более того, через полгода евреи опередили по полученным наградам белорусов и вышли на третье место». Между тем, евреев в СССР было раза в три меньше, чем белорусов. Такое положение, естественно, терпеть было нельзя, и Щербаков в 1943 году направляет в войска директиву: «Награждать представителей всех национальностей, но евреев – ограниченно». И это в разгар борьбы с фашизмом!

В статье [123] приводятся вопиющие случаи, когда вышестоящие инстанции игнорировали представления евреев непосредственными их командирами к наградам. Так, партизанского командира Евгения Волянского (Хаима Коренцвита), дважды представлял к званию Героя Советского Союза командир украинского партизанского соединения Яков Мельник и третий раз – командир Чехословацкого корпуса генерал Свобода, и подвиги каждый раз были действительно выдающиеся, но инстанции неизменно ограничивались орденом  Красной звезды.

Один примечательный факт [9, стр. 220]: «На вопрос о самом запомнившемся солдатском подвиге в годы войны два прославленных полководца – маршалы Г. К. Жуков и К. С. Рокоссовский – независимо друг от друга и в разное время дали один и тот же ответ, указав на подвиг солдата-еврея Ефима Дыскина – Героя Советского Союза… Дыскин, тогда еще 18-летний юноша, ушедший в армию  добровольцем со студенческой скамьи, 17 ноября 1941 года во время битвы за Москву под Рузой один вел бой с 20 танками противника,… подбил 7 немецких танков, получил 4 тяжелых ранения и еще 27 осколков – „более легких“. Вот именно об этом бое маршал Рокоссовский сказал, что „это самый выдающийся подвиг одиночного солдата в годы Великой Отечественной войны“… Дыскина считали погибшим. Однако отважный солдат выжил, стал впоследствии военным хирургом, профессором, генералом медицинской службы».

Еврейских бойцов и командиров не только наградами обходили, об их подвигах и советские газеты не писали [123]: «Перелистайте подшивки военных лет любой из центральных газет, будь то „Правда“, „Известия“, „Красная звезда“, „Комсомолка“, – вы не найдете ни одного очерка о Герое-еврее, хотя таковые появились буквально с первых же дней войны, когда награждали вообще очень скупо, а Герои и вовсе были наперечет». Четверо евреев повторили подвиг Матросова (один, Абрам Левин, за год до него), 14 летчиков-евреев – подвиг Гастелло, центральные газеты не написали ни об одном.

Были исключения [9, стр. 117-118]: это были «воины-евреи, носившие нееврейские или „не слишком еврейские“ фамилии, а по возможности и имена-отчества. О них можно было писать, разумеется, не упоминая национальности, а „если надо“, и не раскрывая инициалов. Так и писали, например, о комиссаре Брестской крепости Е. Фомине, о летчиках Героях Советского Союза М. Плоткине, Я. Верникове, командирах-подводниках Героях Советского Союза С. Богораде, В. Коновалове, И. Фисановиче, о таких генералах и адмиралах с „пристойными“ фамилиями, как Л. Котляр, С. Кривошеин, Г. Стельмах. А. Александров, С. Верховский, о рядовом артиллеристе Е. Дыскине и др.»

И вот еще какая гнусность имела место: проявления «дружбы народов» на фронте расписывались во всю, «дружили» представители всех народов СССР – кроме евреев. Например (там же): «О легендарной подводной лодке Л-3, которой командовал Коновалов, ухитрялись даже книги писать, в которых важное место занимал мотив „дружбы народов“ („служили вместе, жили как одна семья – русские, татары, казахи, армяне…“), не упоминая при этом о евреях – капитане и нескольких старших офицерах подводной лодки. Это была обычная практика, проявлявшаяся на всех уровнях: „евреев там не было“».

Еще приемчик: «Иногда национальность воинов-евреев задним числом „улучшали“, причем на весьма высоком уровне, как это произошло, например, с одним из наиболее прославленных Героев Советского Союза майором Цезарем Львовичем Куниковым. Куников возглавлял десант созданного им отряда численностью 260 человек, состоявшего только из добровольцев, в районе Новороссийска 3-4 февраля 1943 года. Захватив плацдарм (знаменитую „Малую землю“)  и уничтожив на нем многократно превосходящие силы немцев, Куников и его люди затем на протяжении недели в почти непрерывных жестоких боях удерживали его до подхода основных сил. Куников умер 14 февраля от тяжелого ранения, а уже через месяц с небольшим, после посмертного присвоения Героя, он вдруг стал во всех материалах значиться как „русский“ (вплоть до 1991 года): о Цезаре Куникове подробно писали, его портрет и данные о нем непрерывно фигурировали в различных комплектах „Герои войны“, висели на стендах в школах, войсковых частях, военкоматах и т. д. Ну неудобно все же, неприлично и нехорошо было указывать, что такой человек – и вдруг еврей, как значилось у него в анкетах. Писали „русский“».

«„Так ему же лучше“ – объяснил один минский деятель очень любознательному журналисту в одном из аналогичных случаев, когда речь шла о партизане-подпольщике из Минска Герое Советского Союза Исайе Пинсуховиче Казинце (1910-1942)… Фамилия-то – Казинец – ничего, годится, а из Пинсуховича сделали Павловича, из еврея – белоруса – „так ему же лучше“». Это погибшим лучше – когда „улучшают“ их имена, отчества, а главное – национальность. Большего издевательства над памятью людей трудно придумать…

И Солженицын признает [5, том 2, 358-360], что участие в войне евреев в СССР замалчивалось. Я прошу читателя все это запомнить: оно нам пригодится, когда в следующей главе мы будем знакомиться с настойчивыми утверждениями Кожинова о том, что проявления антисемитизма в государственной политике СССР если и имели место (ну, совсем чуть-чуть), то не ранее конца 1940-х годов, да и то по вине коварной политики государства Израиль.

Замалчивание участия евреев в войне продолжалось и после войны [4, т. 1, стр. 304]: «В книгах, которые выходили в СССР после войны, в мемуарной литературе – тоже никакого упоминания. В воспоминаниях Вершигоры и Ковпака вы не найдете никакого упоминания еврейской проблемы, а партизаны с еврейскими именами упоминаются эпизодически. „Я много беседовал с Колькой Мудрым… Но я никогда не знал, что самый смелый автоматчик третьей роты Колька Мудрый был еврей“. Из всех последующих изданий мемуаров (П. Вершигоры) этот фрагмент был  изъят».

Правда [9, стр. 216-217], «было несколько еврейских фамилий, разрешенных к упоминанию в массовых материалах,.. например, последний кавалерийский генерал Л. М. Доватор, а также дважды Герой Советского Союза танкист генерал Д. А. Драгунский – активный участник советских кампаний против сионизма. Хрущев мог указывать на генерала Я. Г. Крейзера, в то время командующего Дальневосточным военным округом, как на пример того, что „у нас нет и не может быть никакого антисемитизма“».

Но этим узким «показушным» кругом дело и ограничивалось (там же): «Начиная, по крайней мере, с разгромных статей по поводу повести Юрия Германа (1949 год), для всей литературной, окололитературной, кинематографической общественности стало ясно, что изображать евреев, участвующих в войне, в художественных произведениях, кинофильмах и тому подобном ни под каким видом не следует. Это относилось даже и к второстепенным, и к эпизодическим персонажам».

А теперь – почти анекдот от Кара-Мурзы [1, стр. 42]: «Недавно в стремлении вбить клин между русскими и евреями пресса раздула совсем уж неприличную кампанию вокруг посредственного фильма Спилберга „Список Шиндлера“ (в философском смысле фильм просто убогий). Смысл кампании был в том, чтобы вытеснить из нашей исторической памяти тех советских людей, которые прятали в подполье евреев и шли за это на виселицу. Фигурой спасителя сделан не белорусский колхозник, а Шиндлер, сколотивший на труде евреев крупный капитал и живший среди заключенных евреек, как петух в курятнике. Напор, с которым подавался этот фильм во всем мире, перешел все границы, и в западной прессе было сделано уточнение: Шиндлер был агентом гестапо и все делал в рамках согласованной акции. Так что не он спас сотню евреев, а гестапо…»

Если не отнестись к этому тексту, как к анекдоту, тогда остается признать его автора, прошу извинить, идиотом. Выходит, по всему миру показывали фильм с целью «вытеснить из нашей памяти советских людей…»? А вот по случаю 60-летия высадки войск союзников в Нормандии по всему миру показывали документальные кадры этого события. Понятно, хотят вытеснить из памяти человечества подвиг советского народа в войне против фашизма. Или в июле 2006 года все телеканалы мира подробно освещали полет американского «челнока» «Дискавери». Ясно, хотят, чтобы люди забыли, что первым в космосе был Юрий Гагарин. А что, логично!

Но какой негодяй этот Спилберг: нет, чтобы фигурой спасителя евреев сделать белорусского колхозника! Но у меня как-то сам собой возник вопрос: а почему об этом белорусском спасителе не сняли картину на «Беларусьфильме» или «Мосфильме»? Решительно никакой необходимости «вытеснять из нашей исторической памяти тех советских людей, которые прятали в подполе евреев», не было: в нашей памяти – хоть исторической, хоть доисторической – никаких таких людей не было и в помине, ибо в СССР информация о людях, спасавших во время войны евреев, была таким же табу, как и информация об уничтожении евреев нацистами и их пособниками.

И еще: ладно, не Шиндлер спасал евреев, а гестапо. А гестапо зачем это было нужно? Может быть, Гиммлеру, а не Шиндлеру надо было присвоить звание праведника мира? Какие они все-таки убогие, эти юдофобы!

А сейчас приведу пару иллюстраций к тому, почему «Беларусьфильм» не сделал фильм о белорусских спасителях евреев (которые, конечно, были). Солонин приводит [118, стр. 411] строки из сообщения первого секретаря ЦК КП Белоруссии П. К. Пономаренко на имя Сталина об обстановке в республике в начале июля 1941 года: «…должен подчеркнуть исключительное бесстрашие, стойкость и непримиримость к врагу колхозников в отличие от некоторой части служилого люда городов, ни о чем не думающих, кроме спасения шкуры. Это объясняется в известной степени большой еврейской прослойкой в городах. Их обуял животный страх перед Гитлером, и вместо борьбы – бегство…» Солонин комментирует: «Оценить по достоинству праведный гнев, обуявший Пантелеймона Кондратыча, можно, только зная о том, что правительство БССР и ЦК Компартии во главе с Пономаренко сбежали из Минска уже 24 июня, за три дня до того, как к северным границам Минска вышли передовые части танковой группы Гота. Сбежали на машинах, с вооруженной охраной. Сбежали, бросив город на произвол судьбы, не организовав эвакуацию людей и заводов. 89 тыс. евреев, лишенные, в отличие от товарища Пономаренко, практической возможности „спасти шкуру“, погибли в Минском гетто».

Я ничего не могу поделать с моим сознанием: едва ли не на каждое изречение российских юдофобов оно автоматически выдает сигнал: «идиот», «дебил». Ну, давайте вдумаемся вместе. При всей «сдержанности» советской пропаганды, информация о том, что творят нацисты с евреями, просачивается. Та часть минских евреев, у которой нет на этот счет иллюзий, стремится любой ценой эвакуироваться. Учтите: мужчины призывного возраста мобилизованы. В еврейских семьях, как и в остальных, остались женщины, старики, дети, инвалиды. Немцы стремительно наступают. Отступает, а порой бежит «непобедимая» Красная армия, бежит сама советская власть. А еврейские женщины с детьми и стариками должны остаться, чтобы «бороться»?

Ну, скажите честно: первый секретарь ЦК КПБ Пономаренко не произвел на вас впечатления идиота? Правда, Костырченко сообщает о нем следующее (стр. 222): «До отъезда в Белоруссию в 1938 году Пономаренко был в аппарате ЦК ВКП(б) заместителем Маленкова по ОРПО, который, как мы помним, являлся тогда ключевым в формировании политики госантисемитизма». Ага, значит, товарищ Пономаренко был идиотом не от рождения, а, так сказать, по должности…

А вот Буровский рассказывает [4, т. 1, стр. 303], как реагировали на геноцид евреев белорусские власти в подполье (а чаще – «боровшиеся» из Москвы): «Во всех партизанских листовках, распространяемых в Белоруссии и Прибалтике, только в одном случае есть упоминание о геноциде евреев: в литовской… Компартия, так сказать, «интернационалисты» по жизни, тоже молчала. В конце лета 1942 года ЦК компартии Белоруссии выпустил воззвание „Гитлер-освободитель“ – освободитель от жизни. Но и тут ни слова о евреях. К 1 мая 1943 года в Белоруссии получено и распространено воззвание „К трудящимся Белоруссии“ за подписью секретаря ЦК компартии Белоруссии Пономаренко и председателя Верховного Совета Белоруссии Наталевича. В нем очень энергично говорится об „истреблении наших людей гитлеровцами“ и что „в одном лишь районе Витебска в последнее время убито, сожжено и отравлено более 40 000 женщин, стариков и детей“. Но ни слова о национальности уничтоженных».

Значительно усилился в годы войны бытовой антисемитизм в советском тылу, и заслуга в этом была как нацистской, так и советской пропаганды. Нацистская пропаганда воздействовала непосредственно на фронтовиков, а уже через раненых солдат, демобилизованных или проходящих лечение в госпиталях [83, стр. 242-243], – на население в тылу. Искалеченные люди искали, на ком выместить злость за свою судьбу. Как обычно в России, евреи оказывались наиболее удобным объектом. А советская пропаганда прославляла подвиги на фронте русских, украинцев, белорусов, а представителей нацменьшинств – с удвоенным пылом, дабы показать дружбу народов в действии, но только не евреев. Этим замалчиванием участия евреев в военных действиях, а также нацистского геноцида евреев советская пропаганда вносила свой вклад в рост антисемитских настроений среди населения. Дело нередко доходило до хулиганских выходок в отношении эвакуированных евреев. Иногда виновных наказывали, но «кое-где местное начальство, явно пользуясь попустительством центра, предпочитало „не замечать“ проявлений юдофобии».

Параллельно крепчал государственный антисемитизм. Главным его генератором было управление пропаганды и агитации (УПиА) ЦК во главе с Александровым. Выше мы уже рассказывали о докладной записке под названием «О подборе и выдвижении кадров в искусстве», направленной в августе 1942 года Александровым секретарям ЦК. В ней были такие строки [83, стр. 259]: «Отсутствие правильной и твердой партийной линии в деле развития советского искусства в Комитете по делам искусств при СНК СССР и имеющийся самотек в работе учреждений искусств привели к извращению политики партии в деле подбора, выдвижения и воспитания руководящего состава учреждений искусства, а также вокалистов, музыкантов, режиссеров, критиков и поставили наши театры и музыкальные учреждения в крайне тяжелое положение». Делался вывод о том, что в Большом и Малом театрах, в Московской и Ленинградской Государственных консерваториях и т. д. правят бал «нерусские люди (преимущественно евреи)», а «русские люди оказались в нацменьшинстве».

Ладно, когда речь идет о «руководящем составе учреждений искусства» (хотя поставь во главе Большого театра «патриота» вроде того же Александрова, результатов долго ждать не придется), но интересно было бы узнать, как этот деятель собирался организовать «дело подбора, выдвижения и воспитания… вокалистов, музыкантов, режиссеров». Не иначе, методом зав. клуба Огурцова из «Карнавальной ночи»? А главное, чем озабочено было партийное руководство в момент, когда немецкие войска рвались к Сталинграду и Кавказу. Какая мразь…

Документ обсуждался на самом высоком уровне, включая самого вождя. Правда, больших успехов на этот раз Александров не достиг, ибо на защиту искусства стали выдающиеся русские музыканты, например, композиторы Н. Я. Мясковский, Д. Д. Шостакович, Ю. А. Шапорин. Но Агитпроп на этом не успокоился и продолжал свои наскоки на театры и консерватории все годы войны. А уж после нее… 

Евреев начали «вычищать» из кинематографии, в связи с чем кинорежиссер Михаил Ромм обратился с письмом к Сталину, и дело тогда было замято. Сергею Эйзенштейну не позволили снять в фильме «Иван Грозный» Фаину Раневскую из-за ее «семитских черт». Кстати, Солженицын зачислил и самого Эйзенштейна в евреи (стр. 267), но он был из прибалтийских немцев.

Имели место аналогичные наскоки в сфере образования, и, конечно, в прессе. Когда летом 1943 года многолетний главный редактор «Красной звезды» Д. И. Ортенберг, к которому информация об этих проявлениях стекалась от его корреспондентов, направил соответствующую информацию в ЦК для принятия мер, меры были приняты к нему самому: он был освобожден от занимаемой должности. Объявивший ему об этом Щербаков даже не счел нужным объяснить ему причины. Позднее Ортенберг вспоминал, что еще за несколько месяцев до его отставки, тот же Щербаков вызвал его к себе и потребовал очистить редакцию от евреев, и тоже без объяснения причин.

А Кожинов пытается нас убедить [2, т. 2, стр. 270], что «является… полностью абсурдной версия об „антисемитизме“ Иосифа Виссарионовича» и что (стр. 271) «Сталин до конца 1940-х годов, как говорится, не имел ровно ничего против евреев». Выходит, все, что мы только что описали: замалчивание гитлеровского геноцида евреев и подвигов еврейских солдат и офицеров на фронте, стремление ограничить их награждение и, наконец, начавшееся, несмотря даже на войну, вытеснение евреев из сферы искусства, из прессы и пр. – все это делалось в обход Сталина? Смешно…

А как доказывает почвенник эти свои утверждения? О, арсенал у него очень богатый. Для начала он… солидаризуется с антисемитами. Вот он оценивает обращения в Секретариат ЦК по поводу «„еврейского засилья“ во многих областях жизни страны» (стр. 268-269): «Если подойти к ним с истинной беспристрастностью, их нельзя не признать констатацией явно „ненормального“ положения вещей… Дело шло, говоря попросту, не о том, что евреи – это „плохо“, а о том, что их слишком „много“». Прошу извинить, но мне помнится, что и у Гитлера поначалу речь шла именно о том, что их, то есть нас – «слишком много».

Далее, Кожинов выбирает случаи, когда обращения оставались без удовлетворения, например, то, о котором говорилось выше, – по поводу «кадрового неблагополучия» в Большом театре. Но вспомним, кто был тот идиот, который требовал назначать дирижеров, балетмейстеров и т. п. не по профессиональному, а по национальному признаку. Не некая темная личность, а начальник Управления пропаганды и агитации ЦК! Можете не сомневаться: если он в тот раз не добился успеха, добьется во многих других случаях. Убедиться в этом вы сможете в следующей главе.

Или вот он сообщает (там же), что «в 1943 году секретарь парткома МГУ В. Ф. Ноздрев направил в ЦК письмо, в котором сообщал, что в предшествующем, 1942-м, „пропорция" окончивших физический факультет Университета евреев и русских составила 98 и 2%». Ну, зачем же так примитивно передергивать данные?! Они заимствованы Кожиновым у Костырченко, но у того сказано [83, стр. 602] нечто иное: на 100 русских, окончивших факультет, приходилось 98 евреев. Костырченко отмечает, что и эти данные вызывают сомнения.

Кожинов пишет, что «Ноздрев продолжал „бить тревогу“ и далее, в 1944-1945 годах, и в мае 1946-го был за это снят с поста секретаря парткома». Вероятно, евреи постарались убрать стоявшего на их пути русского патриота? Да нет, сообщает Костырченко [83, стр. 603], это министр высшего образования Кафтанов потребовал убрать его, ибо он «приспособил работу парткома в угоду групповым интересам» ретроградов от науки, а в области подготовки кадров физиков в стране и без того сложилось неблагополучное положение. Кожинов пытается создать впечатление, что усилия Ноздрева тоже окончились безрезультатно. И с этой целью он не до конца воспроизвел текст Костырченко, который далее сообщает (стр. 602), что секретарь ЦК Щербаков (тоже патриот из патриотов) «отнесся к его предостережениям серьезно, и уже в 1944-1945 годах в числе вновь принятых в МГУ студентов и аспирантов евреев почти не было». Как вы думаете, это сильно укрепило советскую физику?

Но, конечно, развернуться во всю шовинисты во время войны не могли. Режиму ни к чему были в это время внутренние осложнения в обществе. Но главное, в условиях борьбы с фашизмом проявить свое антисемитское нутро было смертельно опасно. Режим очень нуждался в поддержке извне, которую можно было получить от западных демократий. Прежде всего, нужно было втянуть в борьбу с державами оси США, чему мешали сильные позиции изоляционистов в этой стране. Но в США были также сильны еврейские организации, которые надо было противопоставить изоляционистам. Кроме того, СССР очень нуждался в военных поставках, а также в финансовой помощи.

Поэтому, если внутри страны зверства нацистов в отношении советских евреев всячески замалчивались, то на заграницу информация о них широко распространялась. Очень быстро советские власти смекнули, что пропаганда будет гораздо эффективнее, если она будет исходить непосредственно от самих евреев. Вначале их использовали в этих целях периодически, затем было решено учредить Еврейский антифашистский комитет (ЕАК).

Берию осенило, что лучше всего использовать в руководстве комитета двух руководителей польского Бунда – Генриха Эрлиха и Виктора Альтера, тем более, что они находились у него под рукой: ждали исполнения смертного приговора, вынесенного им в конце июля – начале августа как польским шпионам, руководителям националистического подполья и т. п. Те, естественно, не возражали против чудесной перемены в своей судьбе, но, не зная советских правил игры, проявили излишнюю самостоятельность. Берии пришлось таки приговор привести в исполнение. Новая перемена в их судьбе подняла волну протестов на Западе, но Западу объяснили, что они, оказывается, действовали на руку фашистам. Ну, Запад еще не такое проглатывал…

И соорудили руководство комитета из своих, советских, все понимающих евреев. 15 декабря 1941 года на пост председателя комитета по предложению Щербакова (!) был назначен хорошо известный за границей выдающийся артист, руководитель Государственного еврейского театра (ГОСЕТ),  еще и беспартийный, Соломон Михоэлс. В президиум комитета вошли другие видные деятели советской еврейской общественности.

С июня по декабрь 1943 года Михоэлс вместе с секретарем комитета И. С. Фефером провели триумфальное турне по городам США, Мексики, Канады, Англии. Везде они собирали многотысячные митинги, их приветствовали выдающиеся представители культуры и общественности этих стран, не только еврейского происхождения. Они неизменно рассказывали о нацистских зверствах в отношении евреев и неизменно же свидетельствовали о полной ликвидации антисемитизма в СССР, чем немало способствовали росту авторитета Страны Советов в глазах западной общественности. Попутно были собраны значительные средства в фонд Красной Армии.

Сионистские организации западных стан, особенно левого толка, воспылали надеждой, что совместная борьба против общего врага изменит ранее враждебную к сионистам позицию СССР. Иллюзии, однако, были обоюдными, что позднее сыграло, очевидно, свою роль в очень важной поддержке со стороны СССР в ООН права евреев на образование своего государства.

Возвратившись в декабре 1943 года в Москву после триумфального турне по западным странам, где они рассказывали, что в СССР нет уже и следов антисемитизма, Михоэлс и Фефер обнаружили, что за полгода их отсутствия его изрядно прибавилось. И на втором пленуме ЕАК, открывшемся 18 февраля 1944 года в Москве, впервые во всеуслышание было сказано об этом. Руководители ЕАК не поняли, что их комитет создан для пропаганды за границей, а не для представления еврейских интересов внутри страны. Успеха их демарш не имел, но после войны, когда их будут судить, им все припомнят…

Стоит еще отметить, что уже во время войны в идеологическом аппарате наряду с антисемитскими тенденциями закономерно набирали силу тенденции антизападные [83, стр. 251]: «С середины 1942 года благодаря усилиям Щербакова и стоявшего за ним Александрова стала набирать обороты ура-патриотическая идеологическая кампания, отличительными особенностями которой явились, с одной стороны, безудержное (порой даже, что называется, с усердием сверх разума) восхваление всего русского – в истории, науке, культуре и т. д., а с другой – насаждение исподволь антизападных настроений, подпитывавших идиосинкразию ко всему иноземному и породивших после войны яростную пропагандистскую атаку против „космополитов“».

Костырченко напомнил (там же), что в годы Первой мировой войны наблюдалось нечто подобное. Тогда черносотенная газета «Русское знамя» взывала: «Нынешние дни надлежит считать временем могучего пробуждения национальной гордости и самосознания русского народа. Немец – это только повод. России пора освободиться от всякой иноземщины». Подобные призывы не редкость и в нынешней российской прессе. А некоторые русские авторы еще обижаются, когда говорят о неизменности российской культурно-исторической матрицы. Антисемитизм и антизападничество в ней – близнецы-братья.