Вадим ЗАЙДМАН

ЗДРАВСТВУЙ, ЛЕТО ПИОНЕРСКОЕ!

Настроение после ужина совсем у Сашки испортилось. И так до сна мало времени остаётся, так ещё трать его на линейку, да ещё и пробную... Это значит, что весь вечер на неё угрохают. А когда же Сашке заняться своими делами? В общем, было от чего прийти в уныние.

Репродукторы, словно птицы, разносили во все концы лагеря задорную песню:

— На медведя я, друзья,

на медведя я, друзья,

выйду без испуга...

Вдруг на полуслове песня оборвалась  и басистый мужской голос очень серьёзно произнёс, старательно выговаривая каждое слово:

— Внимание! Отрядам построиться на пробную линейку! Повторяю. Через десять минут построение на пробную линейку.

Спустя короткую паузу вновь грянула песня, только теперь почему-то включили про орлят, которые учатся летать. Наверное, решили, что эта песня настроит пионеров на более серьёзный лад.

Сказанное по репродуктору начальником пионерлагеря Николаем Онисимовичем не было объявлением. Скорее — напоминанием, ибо уже сразу после ужина ревностно исполняющие свою службу вожатые и воспитатели занялись подготовкой своих отрядов к построению на пробную линейку.

— Орлята учатся летать со шкафа прямо на кровать! — вслед за репродуктором петушино проорал Димка-Пародист, прозванный так за то, что всех и всюду передразнивал, хотя это у него и не очень получалось. Димка вскочил на кровать, поднял одну ногу и замахал руками, изображая орлёнка. Ребята дружно загоготали, кто-то от восторга кинул в Димку подушку.

— Что тут происходит, почему не строитесь? — на пороге, как всегда неожиданно, выросла воспитательница, «воспиталка», Лариса Витальевна. Димка, как раз сбитый подушкой, слетел с кровати и тут же принял вид человека, целиком поглощённого приготовлениями к предстоящей линейке.

— Костиков, снова нарываешься на неприятности? Ну, погоди, в выходные приедут родители, я с ними побеседую. Рыбалко, а ты почему ещё без рубашки? Через пять минут чтоб все были на улице!

Лариса Витальевна скрылась за ширмой, которой была отгорожена её кровать в углу комнаты. Воспитательница жила тут же, с мальчиками 2-го отряда, ибо разве можно было допустить, чтобы пятнадцать подростков спали безо всякого присмотра? Когда она, переодевшись в неброское вечернее платье, нисколько не скрадывавшее недостатки её тучной фигуры, появилась из-за ширмы, в комнате оставались всего несколько человек, да и те уже застёгивали сандалии или повязывали галстуки.

— Быстрее-быстрее, — удовлетворённо поторопила она и вышла на улицу.

2-й отряд нестройно стоял на дорожке возле корпуса, и вожатая Инна Михайловна, хрупкая студенточка пединститута, пока безуспешно пыталась выстроить пионеров по двое и по росту. С появлением Ларисы Витальевны дело пошло успешнее.

—Быстро построились! Мы опаздываем, вон 1-й и 3-й отряды уже пошли. Петров, не балуйся. Красавин, а ты почему без галстука?

— Так чё? — насупился невысокий щуплый паренёк. — Пробная ж линейка...

— Ты пионер или не пионер? Ну-ка, марш за галстуком! Что это ещё за разговоры?! Лида... Михайлова, поменяйся с Рыбалко местами, он выше. Вот так... А это что за дядя Стёпа? Стеклов! Опять ты не на месте?

Сашка, стоявший не по росту, с досадой глянул на Ларису Витальевну.

— Разве не всё равно, где стоять? — уже ломающимся подростковым голосом спросил он.

Воспитательница ахнула.

— Нет, вы подумайте, до чего распустились! Один считает, что вполне можно идти на линейку без галстука, другому всё равно, где стоять, и его нисколько не волнует, как отряд будет смотреться со стороны! Ну-ка, марш вперёд!

Сашка вздохнул, виновато улыбнулся стоявшей рядом с ним Тане Прокушевой и перешёл вперёд. Кто-то хихикнул у него за спиной.

— Все на месте? Пошли!

Отряд двинулся к месту построения. Сашка зло отшвыривал камни, попадавшиеся ему под ноги. Надоели эти линейки! Каждое утро и каждый вечер — одно и то же! А торжественные линейки с сопутствующими им пробными — это просто кошмар какой-то! Уже было и торжественное открытие лагеря, и открытие спартакиады, и вот, завтра — её закрытие. И накануне непременно — пробная линейка, а то не дай бог они завтра не так чётко пройдут, как надо, или не во всю глотку прокричат речёвку. Ещё и следят за каждым твоим шагом, указывают, где стоять. А он хочет стоять рядом с Танькой и кому какое до этого дело? Но Сашка бессилен был что-либо изменить, и это больше всего бесило его.

Большая часть отрядов уже стояла у входа на плац, ожидая команды. Николай Онисимович и старшая пионервожатая Светлана Васильевна были на трибуне, взирая, как главнокомандующие, на собиравшиеся отряды. По бокам трибуны стояли взведённые барабанщики и горнисты.

— Все уже? – спросила в микрофон Светлана Васильевна. — Всё, можно начинать, Николай Онисимович.

Начальник лагеря, пожилой человек, когда-то служивший в армии и за то прозванный ребятами Полковником, хотя они и не знали, в каком он звании, подошёл к микрофону. Он откашлялся и поднял руку.

— Внимание, отряды! Слушай мою команду! На пробную торжественную линейку, посвящённую закрытию спартакиады, шаго-ом марш!

Забили барабаны, надрывно заголосили горны, отряды нестройно и не в ногу потянулись друг за другом, обходя плац по периметру и занимая установленные за каждым из отрядов места. Пустыми оказались только три последних места: самые младшие отряды, 10-й,11-й и 12-й, в вечерних линейках обычно не участвовали — они уже спали.

— Отставить! Товарищи пионеры! Что это за маршировка? Вам не стыдно? А если к нам приедут гости? Это позорище, а не маршировка! Отряды, на исходные позиции! Будем маршировать, пока не научимся.

Пионеры недовольно загудели. Сашка зло сплюнул и отшвырнул очередной камешек. Ну, кому польза от этой маршировки?!

Отряды потянулись к выходу. Солнце неслышно скрылось за деревьями. Близились сумерки.

— Отряды, на пробную линейку шаго-ом марш!

На этот раз ребята старались идти, как положено, потому что по опыту знали — Полковник не отстанет.

— Михайлова, не выходи из строя! — Лариса Витальевна поспешала за отрядом, корректируя на ходу строй. — Маслов, не отставай, ты сбиваешь других!... Чётче, чётче! Красавин, почему шагаешь правой? — Левой, левой!

Воспитательница, показывая как нужно идти, тоже подстраивалась под ногу, и её тяжёлая фигура, подпрыгивавшая на каждом шаге, производила комическое впечатление. Кто-то прыснул со смеху, остальные с трудом сдерживались. Наконец, отряды вышли на свои рубежи.

— Отставить! Лучше, уже лучше, но можно ещё лучше! Давайте снова. Больше задора, вы же не старички, вы — пионеры! Отряды — на исходные позиции!

«Ну, козёл!» — только и подумал Сашка и сжал с досады кулаки. Весь вечер потерян так бездарно!

Отряды послушно потянулись мимо трибуны к выходу. Николай Онисимович невозмутимо смотрел на них с трибуны, словно режиссёр, снимающий дубль за дублем, на непонятливую массовку.

Третий дубль оказался, к счастью, последним. Отряды укрепились на своих рубежах, и режиссёр приступил к следующей сцене.

— Внимание, отряды! — Николай Онисимович поднял руку. — Физорги отрядов докладывают Алексею Степановичу о завершении соревнований. Алексей Степанович, вы готовы? Внимание, физорги, — марш!

Алексей Степанович, молодой парень — выпускник факультета физкультуры пединститута — с ухмылкой поджидал физоргов.

— Стеклов, ты опять не на месте? — Сашка вздрогнул и обернулся. Он готов был сказать дерзость Ларисе Витальевне, но микрофонный голос Николая Онисимовича сбил его:

— Теперь Алексей Степанович зачитывает результаты спартакиады, затем вместе со Светланой Васильевной вручает победителям награды. Ясно? После идут торжественные речи и, наконец, спуск фестивального флага. Вопросов нет? Светлана Васильевна, зачитайте список лучших пионеров и спортсменов, которым будет доверена честь спустить флаг.

— Стеклов, немедленно стань на место! — не отставала Лариса Витальевна, пока старшая пионервожатая вызывала достойнейших пионеров к флагштоку. Сашка чуть коснулся Таниной руки, прощаясь, и перешёл вперёд.

— Отставить! Что это за походка вразвалку!? Вы не на Бродвее! Это будет позорище, а не спуск флага! Станьте в строй, повторите ещё раз!

Но, наконец, и флаг был спущен, и пионеры, держа его на поднятых руках, сделали круг почёта. Пробная линейка завершилась.

— Дежурные отрядов! Сдать рапорта за прошедший день! — микрофоном завладела Светлана Васильевна, и это означало, что началась обычная вечерняя линейка. Она прошла спокойно, рапорта были сданы, спущен красный флаг, и на прощанье пионеры хором продекламировали речёвку, которая звучала ежевечерне в конце линейки:

                                    — Над нами ночь спускается,

                                    ребятам спать пора.

                                    Спокойной ночи, Родина,

                                    до самого утра.

Правда, попрощавшись с Родиной до утра, пионеры пошли ещё смотреть кинофильм «Ко мне, Мухтар!» Весь фильм Сашка просидел рядом с Таней, держа её ладонь в своей руке, и никакие ларисвитальевны не посмели бы его никуда пересадить в эти полтора часа. Сашка не очень-то внимательно смотрел фильм; он всё больше поглядывал на Таню, и какие-то необычные чувства бурлили в нём. Жаль только, как показалось Сашке, фильм был очень коротким. А после фильма — что? Отбой. Ночь — как тупик... Или нет, туннель, потому что утро всё же наступит. И будущим утром жил Сашка, укладываясь спать. Ребята в комнате бурно обсуждали фильм, кричали, доказывали что-то друг другу — Сашка не понимал, почему это их столь волнует. В комнату, по-пионерски маршируя и отдавая салют, вошёл Димка-Пародист:

— Над нами ночь спускается,

                                    вожатым спать пора,

                                    а детям разрешается

                                    беситься до утра! —

в полный голос прогорланил он известную всем в лагере переиначенную речёвку.

— Кто тут такой умный? — это была, конечно, Лариса Витальевна, в самую подходящую минуту выросшая на пороге. — Костиков, снова ты? Ну, погоди, приедут твои родители...

Ребята моментально оказались под одеялами, только Пародист и ещё один парень, снимавший брюки и с перепугу запутавшийся в них, оказались высвеченными.

— Немедленно спать! — Лариса Витальевна потушила свет и скрылась за ширмой.

Сашка натянул по горло простынь, сладко потянулся и мечтательно уставился в темноту. Танька... Таня... Если бы не она, Сашка тяготился бы пребыванием в лагере, как это бывало в прошлые годы. Сашка был компанейским парнем, но постоянное присутствие, и днём и ночью, вокруг множества людей, угнетало его. Временами ему, как воздух, необходимо было одиночество, он должен был отдохнуть от беспрерывного шума, суеты, от гнетущих душу надзора старших и бесконечных мероприятий. Немного спасали спортивные игры, особенно футбол: это было живое, искреннее, настоящее. Но и то — разве не прерывали властно игру в связи с каким-нибудь предстоявшим мероприятием, той же пробной линейкой? А в этом году Сашку спасала Таня... Танечка. Чтобы быть с ней, Сашка согласился бы остаться в лагере с его жуткими лагерными порядками ещё не на один срок.

Познакомились они неожиданно и необычно. Случилось это в начале смены, в тот день, когда была торжественная линейка, посвящённая открытию лагеря.

Мальчишки 2-го отряда решили отметить столь знаменательное событие весьма оригинально: глубокой ночью, прихватив с собой тюбики с зубной пастой, они пошли знакомиться с девчонками.

В Сашке, в отличие от многих ребят, не очень была развита авантюристическая жилка; он согласился принять участие в этом мероприятии, скорее, из чувства солидарности. Как он потом благословлял судьбу, что пошёл вместе с другими!

...Ночь была светлой, спальный корпус бледно горел в свете полной луны. Восемь теней неслышно скользили, словно корабли, по стене и террасе. Обстановка располагала к романтическим приключениям, интригам и... любви. Чуть скрипнула дверь комнаты, в которой спали девочки 2-го отряда, — и восемь фигур мгновенно канули в разверстый проём двери, как в чёрную дыру.

Первые секунды Сашка стоял, не смея шелохнуться и не дыша. Наконец, глаза его стали различать смутные очертания кроватей — благо, лунный свет проникал в комнату. Послышался шорох — это ребята, тоже присмотревшиеся к обстановке, растекались по комнате. Сашка, цепко сжимая в руке тюбик с пастой, двинулся к одной из кроватей, меченой лунным светом. Подойдя к ней, Сашка чуть склонился, собираясь открыть тюбик. И в этот момент взгляд Сашкин упал на лицо девочки. Казалось, луна высветила из темноты чудесное видение. Сашка так и застыл с открытым ртом, медленно опустившись на одно колено. Такого прекрасного лица — мальчик готов был поклясться — он никогда не видел. Сашка смотрел на девочку, не отрываясь, совсем забыв, где он и зачем пришёл. Он перенёсся совсем в другой мир, таинственный и чудесный, в котором были только он и — она. Сашка стоял на одном колене, словно рыцарь у ложа возлюбленной, и только забытый тюбик зубной пасты в правой руке слабо напоминал рыцарское оружие.

Вдруг девочка открыла глаза. Сашка вздрогнул, но не испугался. Он продолжал пребывать в нарисованном его воображением мире. Девочка тоже не испугалась — она широко открытыми глазами, не мигая, удивлённо смотрела на Сашку. Так, не двигаясь, смотрели они, друг в друге отражаясь, целую вечность — так, по крайней мере, им показалось.

И одного мгновенья оказалось достаточно, чтобы их счастливый мир рухнул. Словно произошла вселенская катастрофа — тишину разорвал истошный крик. Сашка подпрыгнул от неожиданности, не понимая, что происходит. Душа его всеми силами сопротивлялась, не желая опускаться на грешную землю.

Между тем в комнате поднялся настоящий переполох. Одна из девчонок проснулась, когда её мазали пастой, и заверещала. Кто-то из пацанов крикнул “мотаем!” — и в считанные секунды их и след простыл. Сашка, наконец, пришёл в себя, понял, что он попался — убегать было поздно, проснулась, пришла в движение вся комната. Сашка лихорадочно соображал, что делать, как вдруг девочка обхватила его за шею и пригнула книзу, приподняв свисавшую с кровати простынь. Сашка мгновенно всё понял и нырнул под кровать. И самое время — в комнате включили свет.

Шестеро девчонок, которых успели намазать, обиженно тёрли ладонями щёки, размазывая пасту по всему лицу. Вожатая Инна Михайловна, жившая с девочками, растерянно стояла посреди комнаты. Вожатая она была, в общем, неплохая, Сашке она нравилась, и он не думал, что она побежит звать Ларису Витальевну. Наконец, Инна Михайловна нашлась, схватила со спинки своей кровати полотенце и стала обтирать им лица потерпевших.

Волнение постепенно улеглось. Выключили свет. Сашка подождал ещё какое-то время и осторожно выполз из-под кровати. Сердце его бешено колотилось. Вот это исторьица!

Девочка смотрела на Сашку, чуть улыбаясь. Он благодарно взял её  за  руку — вот это девчонка! Он был готов на всё ради неё, он ликовал, он был влюблён! Девочка закрыла глаза, и Сашка понял, что нужно уходить. Он вздохнул и осторожно, боясь издать хотя бы шорох, стал пробираться к двери.

Луна ослепила его. Пошатываясь, Сашка шёл по веранде в свою комнату и ему казалось, будто это девочка всё ещё смотрит на него, а не луна. Территория лагеря была пуста, как необитаемый остров, и Сашка вдруг подумал о том, как было бы здорово, если б это действительно был необитаемый остров, и жили бы на нём лишь они вдвоём.

Так, дрожа от переполнявших его чувств, Сашка добрёл до мальчишеской комнаты, пробрался к своей кровати, нырнул под простынь и, истерзанный нахлынувшими грёзами, уснул беспокойным сном впервые влюблённого подростка.

На следующий день они подружились, запросто и прочно.

...Ну не приехали гости на закрытие спартакиады, ну что ж ты будешь делать! На открытии были, а на закрытии — нет. Зря вчера Николай Онисимович старался, муштруя пионеров. А они, неблагодарные, вместо того, чтобы утешить старика, отмаршировали на торжественной линейке так, как будто никогда до этого маршировать им не приходилось. В рядах — полные разброд и шатание. В общем, прошли не лучше трёх последних отрядов, самых младших, которых на пробной линейке и не было. Это они только сегодня присутствуют, потому что линейка — торжественная.

— Физоргам отрядов сдать рапорта!

— Стеклов, ты опять стоишь не по росту?! — Лариса Витальевна, злясь на отряд за плохую маршировку, нашла на ком согнать злость. — Ну, ты меня выведешь. Стань немедленно на место!

Солнце, клонившееся к закату, застряло на минуту на верхушках деревьев, а затем, проколотое, стало опускаться всё быстрее и быстрее, истекая красным. Линейка проходила вяло и тускло, без особого эмоционального подъёма. Вручили награды победителям (2-му отряду вручили самый главный приз — за первое место по футболу), старшая пионервожатая произнесла короткую речь, спустили флаг. Казалось, линейка окончится так же благополучно, как и все предыдущие.

— А теперь, ребята, все дружно скажем нашу вечернюю речёвку!

Ну, конечно, как же без неё, ритуал надо соблюдать. Правда, после линейки обещали танцы и потому прощаться с Родиной пока вроде и не время, но на такую мелочь внимания никто не обратил, и лагерь дружно, по слогам, начал декламировать:

                                                — Над нами ночь спускается,

                                                ребятам спать пора.

                                                Спокойной ночи, Родина,

                                                до самого утра!

Как будто прочитали нормально, Сашка, по крайней мере, ничего необычного не услышал. Однако, стоявшие на трибуне пришли в лёгкое замешательство. И дальние отряды,  8-й, 9-й, почему-то похихикивали. Впрочем, в целом обстановка на линейке продолжала оставаться торжественной и серьёзной.

Светлана Васильевна, растерянно взглянув на начальника лагеря, сердито, как показалось Сашке, произнесла:

— Плохо прочли речёвку. Повторите! Громче и чётче! Три – четыре!

Пионеры продекламировали по новой:

                                                — Над нами ночь спускается,

                                                ребятам спать пора...

На этот раз Сашка уловил в гармоничном звучании столь знакомой речёвки какие-то инородные звуки... Трудно ещё было понять, в чём же дело. Правда, Николай Онисимович и Светлана Васильевна имели очень рассерженный вид, и в 9-м отряде хохотали уже вовсю. Происходило явно что-то неординарное, и все чувствовали, что главное — впереди. Спокойствие и торжественность стали обманчивы и зыбки, как затишье перед грозой...

— 10-й, 11-й, 12-й отряды, повторите речёвку! — отчеканивая слова, рассерженно произнесла Светлана Васильевна.

Весь лагерь молчал, и в этой напряжённой хрупкой тишине три самых младших отряда бойко, по-детски непосредственно прогорланили:

                                                — Над нами ночь спускается,

                                                вожатым спать пора.

                                                А детям разрешается

                                                беситься до утра!

Лагерь взорвался. Это трудно описать — смеялось несколько сот человек. Смеялись все — и дети, и взрослые. На трибуне возникла паника, Николай Онисимович, видно, впервые столкнувшись со столь непредсказуемым поворотом событий, просто растерялся. Вожатые младших отрядов в ужасе бегали вокруг детей, пытались что-то втолковать им, а те, решительно ничего не понимая в этой суматохе и гвалте, невинно хлопали глазами. Между тем, всё объяснялось очень просто: малыши не ходили на вечерние линейки, настоящий текст речёвки был им попросту неизвестен, зато они неоднократно слышали от старших ребят переиначенную речёвку и вот теперь, не очень-то вникая в суть, и оттарабанили её.

Николай Онисимович пришёл немного в себя, завладел микрофоном и, сквозь никак не стихавший хохот потребовал прекратить хулиганство и снова прочесть речёвку. Воспитатели младших отрядов заворожённо смотрели на детей. А те, набрав воздуха, послушно прокричали ещё раз:

                                                — Над нами ночь спускается,

                                                вожатым спать пора.

                                                А детям разрешается

                                                беситься до утра!

Земля, наверное, вздрогнула от взорвавшего воздух — нет, не хохота — дикого, всеобщего, безудержного гоготания. Казалось, что лопнут животы. Был потерян всякий контроль над собой, все забыли, что стоят, как-никак на торжественной линейке. Многие, не в силах устоять, падали и катались по траве. Воспитатели, а особенно молодые вожатые, до сих пор хоть как-то державшие себя в руках, теперь тоже смеялись в полный голос, ничего не в силах с собой поделать.

Директор лагеря, единственный, наверное, человек, который так ни разу и не улыбнулся, решил брать быка за рога.

— Так, внимание! — Николай Онисимович поднял руку. — 10-й, 11-й, 12-й отряды! Внимательно слушайте текст речёвки и повторяйте за мной. По строчкам! Итак — “Над нами ночь спускается”...

— Над нами ночь спускается.., —

терпеливо прощебетали малыши.

— Так, молодцы, — выдохнул директор и отёр пот со лба. — Дальше! Только будьте внимательны — “...вожатым спать пора...”

Бедный директор! Он сам запутался и оговорился! Довели... Но что теперь творилось — это не то что трудно, это невозможно описать. В общем, лагерь стоял на ушах.

Тут Светлана Васильевна, поняв, что ситуацией уже не овладеть, объявила об окончании линейки. Правда, сквозь не смолкавший хохот её никто не услышал. Постепенно стали расходиться сами, продолжая бурно обсуждать случившееся.

Сашка шёл, держа Таню за руку, не в силах успокоиться, отирая слёзы с глаз.

— На танцы пойдём? — икая от смеха, спросил он.

Таня кивнула.

— Если только они будут после случившегося.

— Тогда надо переодеться... Слушай, Тань, у меня есть конфеты... шоколадные!

— Ты что, опять в село бегал? — подозрительно спросила Таня.

Сашка таинственно молчал.

— Сань, ну зачем ты, я же говорила тебе... Ведь обязательно попадёшься!

— Да ладно, чего там, — выпятив губу, сказал Сашка. — Ну, пошли за конфетами.

Он зашёл в комнату, Таня нерешительно остановилась на пороге.

— Тань, заходи! Не бойся, никого нет.

Сашка достал из сумки и высыпал на кровать горсть конфет.

— Ешь, Тань, — сказал Сашка. Он взял конфету и себе, развернул и принялся жевать, неотрывно глядя на девочку. Словно какой-то чёрт поселился в нём, нашёптывая ужасную вещь... Сашка попытался оторвать глаза от Тани и... не смог. Его бросило в жар, какая-то неодолимая сила вдруг повлекла его вперёд, сильней, сильнее... Чувствуя, что сгорает, он ощутил прикосновение своих губ к её губам и... замер, не дыша.

— Санька... У тебя губы в шоколаде! — с дрожью в голосе засмеялась Таня, бледная и бессильная. — Ты мне лицо вымажешь!

Сашка отстранился, приходя в себя, ликуя, что поцеловал Таньку. Он, покраснев, испытующе смотрел на неё, Таня тоже смущённо молчала.

— Слушай, ну мы идём на танцы? — нашлась, наконец, она.

Сашка, счастливый, кивнул и принялся непослушными одеревеневшими пальцами развязывать галстук. Потом расстегнул белую накрахмаленную рубашку...

Говорят, если на сцене висит ружьё, оно обязательно выстрелит. А если в комнате стоит ширма, а за ширмой живёт не кто-нибудь, а... воспитательница?

— Танцев не будет! — чуть не сорвав занавеску с протянутой вверху верёвки, возвестила Лариса Витальевна, появляясь из-за ширмы в тот самый момент, когда Сашка расстегнул последнюю пуговицу на рубашке. Сашка с Таней так и сели на кровать. Вот это да! Вот это выход! Это — не муж застал любовника у жены, это — похлеще!

Лариса Витальевна приблизилась к ребятам, переводя взгляд с одного на другого. Видно, она не знала, что и сказать от возмущения. Сашка привстал, инстинктивно прикрывая Таню собой.

 — И у каких же ты родителей воспитывался, Стеклов, раз дошёл до такой жизни? — тяжело заговорила Лариса Витальевна. — А ты, Прокушева, из интеллигентной семьи, неужели тебе не стыдно заниматься этим?

Сашка вспыхнул.

— Чем? — пришибленно произнёс он.

В это время дверь комнаты открылась, вошёл Пародист, ещё несколько мальчишек — наверное, тоже переодеться на танцы. Лариса Витальевна будто и не заметила их.

— Как чем? — возмущённо воскликнула она. — Как чем?! Ну, о чём с вами говорить, если вы даже не понимаете аморальности своего поведения! Я сразу почувствовала, как только увидела, что ты привёл в комнату девочку — это не невинное посещение с целью полакомиться конфетами.

Вошедшие ребята недоумённо смотрели на разыгрывавшуюся сцену.

— Лариса Витальевна.., — умоляюще произнесла Таня, пытаясь остановить воспитательницу. Но та оборвала её:

— Что, стыдно стало, Прокушева?! — Лариса Витальевна торжествующе обвела взглядом комнату, словно она была на собрании и перед ней сидели десятки слушателей. — Я оказалась права! Признаюсь, я чуть не лишилась чувств, когда вы стали целоваться. Но и это, оказалось, ещё не предел для современных подростков! И когда Стеклов стал раздеваться, я, как воспитательница, просто обязана была вмешаться и остановить этот разврат, ибо даже представить страшно, что могло последовать дальше! Застегнись, бесстыдник!

— Да я просто рубашку хотел переодеть на танцы! — вскричал Сашка, хватаясь за пуговицы.

— Не надо оправдываться, Стеклов. Ваше поведение ужасно, аморально, не достойно пионеров. Вот так всегда начинается, и все думают, ничего страшного, а в итоге в стране тысячи малолетних матерей.

— Замолчите! — Сашка, казалось, влепит сейчас Ларисе Витальевне пощёчину. — Кто вам дал право так говорить, почему вы оскорбляете Таню?!

Воспитательница, не ожидавшая атаки, на мгновенье сникла, но лишь на мгновенье. Она сузила глаза и жёстко выговорила:

— Ну ты и хам, Стеклов. Никакого раскаянья. Что ж, завтра на совете отрядов мы обсудим ваше поведение.

— Вы не посмеете, — тихо произнесла Таня, вставая. В глазах её стояли слёзы.

— Не надо меня уговаривать, Прокушева. Раньше надо было думать.

Сашка, боясь не совладать с собой, схватил Таню за руку и потащил к двери.

— Пошли, Тань. Устраивайте хоть сто заседаний! — отчаянно крикнул он воспитательнице.

— И твоё хамство тоже обсудим! — пообещала та вдогонку.

Сашка хлопнул дверью.

Они нашли скамейку в дальнем уголке лагеря и сели остыть и успокоиться. Сашку била мелкая дрожь. Он долго терпел, был послушным, не возражал, но вот так плевать в душу... Сашка многое мог бы сейчас высказать Ларисе Витальевне, он бы... Сашка вздохнул и обнял Таню за плечи.

— Только не плачь, — сказал он, увидев слёзы в её глазах.

— Сань, завтра утром весь лагерь будет знать о случившемся. Я не хочу тут оставаться.

— Я тоже об этом думал, давай уедем, пошли они... Тань, ты извини, что я впутал тебя в эту историю.

— Уедем, да? — с надеждой сказала Таня и просветлела.

Сашка кивнул.

— Это ведь ужасно, Сань, что она говорила. Зачем она про малолетних матерей?

— Тань, ну... Опять слёзы... Ну, понимаешь, люди разные бывают, дураки ещё встречаются, что уж тут поделаешь... Ведь главное, что мы вместе, правда, Тань?

Девочка взъерошила Сашке волосы и поцеловала его.

— Идём, что ли, вещи заберём.., — Сашка, смущённый, встал со скамейки.

В комнатах никого не было. Ребята за несколько минут собрали свои сумки — благо, вещей было немного — и, стараясь быть никем не замеченными, побежали к забору, в самую глухую часть лагеря.

Забор был выше детей. Сашка перебросил сумки, помог взобраться на забор Тане, затем перелез через него сам.

— Прыгай! — крикнул он, приготовившись ловить. Девочка спрыгнула, Сашка не удержал равновесия, и оба завалились в густой высокий бурьян. Встали, смеясь и отряхиваясь. Сколько раз Сашка перелезал через этот забор, нелегально бегая в деревню за чем-нибудь вкусненьким для Тани...

Ребята пошли на автостанцию. Начинало смеркаться — наверное, уже около десяти вечера.

— Давай поспешим, — Сашка прибавил шагу.

Возле автостанции не было видно ни единого автобуса. В маленьком неуютном зале ожидания — один человек, прикорнувший на скамейке. Окошко кассы закрыто.

— Последний автобус в половине десятого, — сказал Сашка, изучив расписание, и оглянулся в поисках часов. У дремавшего мужчины как раз была выпростана вперёд левая рука с часами. Сашка подошёл к нему.

— Без четверти десять, — с досадой произнёс он, возвращаясь к Тане. Девочка растерянно молчала.

— Ну, пойдём пешком, — неуверенно предложила она. — За пару часов дойдём, Сань?

— Наверное, — Сашка пожал плечами.

— Тогда пошли, не возвращаться же в лагерь...

Они шли по разбитой просёлочной дороге. Справа, слева простирались поля. Здесь, на открытом пространстве  было ещё почти светло, сумерки только-только начинали сгущаться. Вдали, как на ладони, лежал город. Впрочем, казалось, он совсем рядом — лишь руку протяни. Стояла такая ясная погода, что видны были дымившие трубы заводов. Город, тонувший в голубом пространстве, напоминал морскую гавань: скопление заводских труб — мачты старинных кораблей, белые многоэтажные дома — огромные лайнеры. Эх, вот сейчас бы на лайнере, а можно и на старинной яхте, уплыть куда-нибудь далеко... На необитаемый остров. Чтоб было так же пустынно и тихо, как сейчас на дороге...

Позади заурчала машина. Сашка увлёк Таню в густые заросли кукурузы, мимо которой они проходили.

— Кто-то из начальства нашего домой катит, — предположил Сашка. — Вряд ли кто из сельских...

По дороге, урча и подпрыгивая на каждом ухабе, проехал красный “Жигуль”.

На трассу вышли, когда почти стемнело. Сашка счёл более благоразумным идти чуть в стороне от дороги, по посадке — мало ли кому покажутся подозрительными двое подростков в столь поздний час.

Ребята шли быстро. Дневная жара спала, дул лёгкий ветерок, но от ходьбы всё равно было жарко, и рубашка у Сашки прилипла к телу. Болтали о разном, глуша неприятные чувства и мысли о происшедшем. Стемнело уже совершенно, и только проносившиеся по трассе машины на мгновенье освещали пространство, после чего оно слепло, пока глаза ребят вновь не привыкали к темноте.

В город пришли со стороны железнодорожного вокзала. Сашка, к счастью, жил неподалёку. Вокзальные часы показывали двадцать минут второго ночи. Сашка присвистнул.

Редкие машины нарушали спокойствие улиц. Голодно горели бледно-голубые фонари. Нечего было и думать отвезти Таню, жившую в другом конце города, домой. Транспорт не ходил, а на такси у Сашки просто не было денег. Да он и не хотел расставаться с Таней. Уж эту ненормальную, невероятную ночь они должны быть вместе.

Сашкина девятиэтажка стояла, почти растворившись во мраке, холодная и неприветливая. Недовольно скрипнула дверь подъезда, потревоженная Сашкой. Ребята поднялись на пятый этаж. Сердце Сашкино сильно билось, а у Тани колотилось вовсю. Она отошла назад и спряталась за спину мальчика. Сашка оглянулся на неё, набрал в рот воздуха и коротко нажал на звонок.

Сначала за дверью была тишина, потом послышались быстрые шаги, и встревоженный мамин голос спросил:

— Кто?

— Это мы, мам, — сказал Сашка, глотая слюну.

Дверь распахнулась. Мама в первое мгновенье застыла и онемела, не веря своим глазам.

 Художник Любовь Першакова